Ульрих Пленцдорф: Новые страдания юного В.

При желании я мог бы завалиться и всю книжку зараз всухую прочесть. И Робинзона тоже. Я хочу сказать: про себя, в черепке. Дома у меня был такой метод, когда я не хотел, чтобы старушка Вибау опять расстраивалась. Но теперь с этим уже не надо было считаться. Я прочесал всю Виллину берлогу, чтива искал. Как бы не так! Старики его, видать, здорово прибарахлились под старость. Всю старую мебель из четырехкомнатной квартиры тут свалили, ничего не взяли. Но хоть бы одну паршивую книжонку оставили, хоть бы газеты лоскуток. Ни единой бумажки. Даже на кухне, в этом гробу. Полный гарнитур — и ни одной книжки. Видать, просто расстаться со своими книжками не могли. Тут мне приспичило. Вышел в сад — темно, как на погосте. Пока нашел сортир, чуть кумпол себе не пробил: то об коленку, то об деревья. Вообще-то я только отлить хотел, но, как всегда, сразу и все кишки закопошились. Всю жизнь я из-за этого страдал, так и не мог по отдельности. Только захочешь отлить — сразу и на насест надо. Каждый раз. А бумаги нет, старики! Я обшарил весь сортир, как лунатик. Вот тогда-то мне этот бестселлер и подвернулся. Разобрать, конечно, ничего нельзя было — темно. Ну, я и пустил в ход сначала обложку, потом титульный лист, а потом последние страницы — там обычно послесловия стоят, которых все равно ни одна собака не читает. А в берлоге, при свете, убедился, что очень четко сработал. Но сначала я устроил себе минуту молчания. Как-никак, только что с последним грузом из Миттенберга распрощался. Через две страницы я этим детективом в стенку запустил. Читать невозможно, братцы! При всем желании. А через пять минут гляжу — он снова у меня в лапах. Раз уж я решил читать до утра, значит, решил. Я вот такой. Через три часа до последней точки дочитал.

Ну, скажу я вам, мужики! Этот тип в книжке — его Вертером звали — в конце пулю себе в лоб пустил. Раз — и отвалился. Продырявил себе арбуз, потому что не получил бабу, какую хотел. И уж так сам себя жалеет. Если он не круглый идиот, то должен был бы заметить, что она-то, эта Шарлотта его, только и ждала, чтобы он з а дело взялся! Я хочу сказать: если я с девчонкой один в комнате и знаю, что раньше чем через полчаса ни одна собака не войдет, да я уж на все рискну, парни! Может, конечно, затрещину на этом заработаю — ну и что? Все лучше, чем шанс прошляпить. А кроме того, затрещину тебе дадут самое большее в двух случаях из десяти. Точно вам говорю. А этот Вертер сто раз был с ней один на один. Когда в парке все гулял. А он что? Смотрит себе, как она замуж выходит. А потом щелк — и готов. Это уж финиш.

Вот кого мне по-настоящему жалко было, так это ее. Осталась теперь со своим тюфяком-мужем. Хоть бы об этом-то Вертер подумал. И потом: положим, к ней и вправду было не подъехать. Так уж из-за этого сразу себя и щелкать? У него же лошадь была! Рванул в леса — и привет. Лесов этих тогда еще было навалом. А друзей-приятелей он бы себе сколько хочешь нашел, голову даю на отсечение. Томаса Мюнцера того же или еще кого. А тут все из пальца высосано. Чушь одна. А стиль! Куда ни плюнь, все душа, и сердце, и блаженство, и слезы. Неужели хоть кто-нибудь так говорил, даже пускай и триста лет назад? Весь агрегат из сплошных писем от этого чокнутого Вертера к своему дружку домой. И небось сочинитель рассчитывал, что это жутко оригинально или, наоборот, естественно. Ему бы моего Сэлинджера почитать. Вот где правда-то, старики! Все как в жизни.

Мой вам совет, парни: если достанете, прочтите. Как увидите, стоит у кого-нибудь, зажмите и не отдавайте! Скажите, что затеряли. Выложите пять марок — ну и что? И не глядите, что заголовок такой. Заголовок, пожалуй, и точно не фонтан. А может, его перевели плохо — не знаю, но все равно. Или хоть фильм посмотрите. То есть я не знаю, есть ли такой фильм. У меня с этой книжкой было как с Робинзоном. Так и видишь перед собой каждый кадр. Не знаю, понятно ли это вам. Все до того ясно себе представляешь, будто в кино видел, а потом выясняется, что и фильма-то такого нет. Но если, скажем, фильма по Сэлинджеру нет, то я бы любому режиссеру советовал поставить. Успех считай что в кармане. Я, правда, не знаю, пошел ли бы сам его смотреть. Наверно, побоялся бы, что мой собственный фильм угробят. Я вообще не большой любитель кино. Ну разве что Чаплин или всякие дурацкие комедии, где эти болваны в котелках без конца лупят друг друга чем попало. А на другие даже и не ходил. Или еще «Зеленые тернии» с Сиднеем Пуатье [5] Сидней Пуатье — известный современный американский киноактер-негр. — может, кто-нибудь видел. Этот я бы каждый день мог смотреть. Я, конечно, не говорю о программных фильмах — в помощь изучающим историю. Туда надо было ходить. Они в учебном плане стояли. Впрочем, я на них ходил с интересом. Просидишь час — и пожалуйста, все знаешь; а то бы тысячу и одну ночь читал учебник истории. По-моему, это очень практичный метод. Я бы с удовольствием потолковал с теми, кто делает такие фильмы. Сказал бы им: «Молодцы, ребята. Валяйте и дальше так». По-моему, таких людей надо поощрять. Они столько времени экономят! Одного киношника я знал, но он не был режиссером, он сценарии писал, и, кажется, не для исторических фильмов. Он только ухмыльнулся, когда выслушал мое мнение. Я не сумел втолковать ему, что говорю всерьез. А познакомились мы с ним, когда нас из училища откомандировали в поход на фильм, к которому он сценарий состряпал. В заключение — «беседа с создателями фильма». Но не для всех, кто хотел, а только для отличников учебы, для образцовых — в качестве поощрения. Все представление, надо вам сказать, устраивалось во время уроков. А кто в первых рядах? Эдгар Вибо, этот интеллигентный, образованный, дисциплинированный мальчик. Наша гордость, наш передовик! Ну, конечно, и другие передовички, с других курсов — по два рыла на курс.