Сергей Званцев - Святые заступники

— Как видно из мнения местного священства, — прощупывающе сказал на приеме у обер-прокурора Гермоген, сорокалетний, черный, как цыган, мужчина, то и дело беспокойно хватаясь нервной шарящей рукой за нагрудный крест, знак священства, — едва ли сей Павел был удостоен божьей благодати. Хотя, с другой стороны…

— Вот именно, с другой стороны, — подтвердил Победоносцев, и Гермоген, всматриваясь в бритое, с нависшим носом лицо обер-прокурора, не заметил ни выражения одобрения, ни порицания. А Победоносцев продолжал:

— Главное, ваше преподобие, добиться истины, ничто другое меня не интересует. Вы, как соединяющий в себе и монаха и священника, и умом и сердцем увидите ее.

— А кто же, ваше высокопревосходительство, поедет со мной? — осторожно спросил Гермоген, надеясь хотя бы с этой стороны понять действительные намерения начальства.

— Поедет отец Евгений, — небрежно бросил Победоносцев, вставая из-за своего огромного письменного стола и тем давая понять, что аудиенция кончилась.

— Отец Евгений? Из синода? — переспросил Гермоген, вставая в свою очередь. Он сразу смекнул, куда дует ветер: раз уж эта хитрая лиса, Победоносцев, посылает одного из фактических воротил своего ведомства, то ясно — не для того, чтобы поддержать царицу в ее борьбе с равнодушным отношением обер-прокурора. Примем к сведению!

Гермоген на прощание хотел было благословить хозяина квартиры, но сообразил, что тыкать обер-прокурору в губы руку не след. Победоносцев отпустил гостя легким кивком головы, от чего тот в душе взъярился, но что тут было делать? С этим костлявым чертом не очень-то поборешься. Вот разве при случае…

В Таганроге отцы были встречены на вокзале лицами духовными и светскими. Еще бы! В телеграмме о приезде имелись пугающие слова: «По указанию обер-прокурора святейшего синода». Из встретивших надо упомянуть преподавателя слова божья в мужской гимназии протоиерея Стефана Стефановского, ярого черносотенца, и протоиерея Баландина, сбросившего потом, в 1905 году, свой сан. Из властей был полицмейстер Джапаридзе, высокий старик с седыми баками, как у царя Александра Второго, и член городской управы Платонов, промотавшийся помещик. Примечателен он был только своей дочерью — красавицей Ариадной.

Поезд замер, из вагона первого класса вышли две рясы, черная и белая. В руках у чернорясника был изящный дамский чемоданчик — несессер, у отца Евгения — большой набитый портфель. Встречавшие попытались подойти под благословение, но приезжие сделали вид, что они этого не замечают. Белая шелковая ряса отлично сидела на высоком и статном священнике. Несмотря на бороду, было в его лице что-то актерское. Поверх рясы на серебряной цепочке висел тяжелый серебряный крест.

Иеромонах в черной, тоже шелковой, рясе, в черном клобуке, с загорелым лицом, точно он приехал не из Петербурга, а из Крыма, привлек всеобщее внимание. О нем уже шла слава как о церковном ораторе и будущем епископе. Он ступил на дебаркадер первым и, выслушав представляющихся, обратился к священнику Баландину неласковым тоном:

— Это вы, батюшка, возглавляли комиссию по проверке святости усопшего Павла?

Баландин, средних лет священник, с несколько вялым лицом, вспыхнул и ответил так громко, что все на него посмотрели:

— Да, именно я!

Гермоген, уже не обращая на него внимания, шагнул вперед, заставляя и отца Евгения двинуться с места. Полицмейстер, привычно придерживая шашку, почтительно догнал иеромонаха, как бы признавая в нем старшего, и доложил:

— Коляска в вашем распоряжении!

Отец Евгений промолчал, а Гермоген отрывисто сказал, точно выругался:

— Спаси вас господи!

В доме Марии Величко Гермоген вел себя по-хозяйски. Задавая вдове вопросы, резко обрывал ее, когда она вдавалась в ненужные подробности. Отец Евгений больше молчал, и иеромонах стал все чаще с беспокойством посматривать в его сторону.

— Святой жизни был муженек, истинное слово, святой! — суетилась пожилая женщина с несколько странными для ее лет манерами, видимо сохранившимися от былой профессии: предложив гостям выпить с дороги, сама опрокинула в рот стакан водки, закусив соленым сухариком; как-то не к месту подмигивала и даже подталкивала в бок то Гермогена, то протоиерея локтем, как бы заигрывая; вдруг начинала говорить блатным языком. Левое крыло ее носа было изъедено застарелой болезнью и заклеено пластырем.

— Муженек? — ехидно переспросил Гермоген, — а разве вы были замужем за Павлом?