Владимир Петров - Горечь таежных ягод

Посадочный знак был выложен на краю аэродрома, у самой опушки, — там же стоял готовый к полету АН-2. Несколько военных и две женщины в цветных болоньях ждали вертолета.

Со всей осторожностью Костя мягко притер машину, выключил двигатель, устало откинулся на сиденье. Страшно хотелось курить. Машинально взглянул на часы: оставалось не более двух часов светлого времени. АН-2 может еще поспеть в область.

Он намеренно замешкался в кабине и вышел последним — его пугала встреча с Зойкой.

Все выглядело буднично: неторопливые расспросы, обычные рукопожатия, озабоченные лица. И только разговаривали не как всегда, а вполголоса, словно боялись разбудить спящего. И еще среди всех выделялись широко раскрытые глаза художницы, в них страх, смятение, растерянность.

Назойливо и тонко гудел вентилятор в кабине, который Костя забыл выключить, и это было как звенящая струна.

Над носилками, поставленными на расстеленный брезентовый чехол, склонилась Зойка. Она что-то говорила Белкину, поминутно отбрасывая со щеки мокрую прядь волос. Моросил мелкий дождь, но Костя только теперь обратил на это внимание.

Она подняла голову, обвела взглядом стоящих поодаль мужчин, кивнула кому-то. «Иди, — подтолкнул Костю в спину подполковник Карягин, — ну иди же!»

Костя торопливо подошел, ткнулся коленками в запятнанный маслом брезент и вдруг почувствовал громадное облегчение, будто только что свалил с плеч тяжелую и неуклюжую ношу. Он смотрел на Белкина и видел только темные искорки зрачков. В них было столько тепла, искренности, что сразу улетучились все недавние Костины сомнения.

— Растряс ты меня! — усмехнулся Белкин. — Как по кочкам.

— Говори спасибо и на этом, — в тон отозвался Костя.

— Да уж говорю. Слушай, у меня к тебе просьба: завези ты ей уголь и дрова на зиму. Я, наверное, долго там проваляюсь. Сходи в КЭЧ и выпиши наряд, а машину в батальоне попроси. Организуй.

— Сделаю.

— И вообще… — тихо сказал Белкин, медленно переводя взгляд с Зойкиного мокрого лица на Костю. — И вообще…

— Что… вообще? — хрипло спросил Костя, чувствуя внезапную сухость в горле, понимая, что переспрашивать ему совсем не нужно было.

— Если что, не оставляй…

Надо было сказать что-то ободряющее, по-мужски грубоватое, сказать решительно, твердо, но без фальши. А Костя не смог. Он не забыл, как уже сфальшивил недавно, там, на таежной поляне. Может быть, Зойка способна сказать эти слова? Но она поняла его по-своему.

— Да, я лечу с ним. Сейчас.

Носилки внесли в самолет, потом в открытую дверь, не оборачиваясь и сутуля плечи, поднялась Зойка.

Самолет взлетел, оставляя за собой дымящуюся полоску выхлопных газов, повис над лесом и почти тотчас же растворился в серой дали. В наступившей тишине Костя явственно услыхал всхлипывание: кто-то плакал.

На краю бетонки на чемодане сидела художница. Она плакала как-то странно: раскрыв глаза и не вытирая слез, они текли по щекам темными ручейками.

— Худяков, что там у нее случилось?

— Сумасшедшая, — прошепелявил техник, облизывая разбитые губы. — Муж живой остался, а она плачет. Чемодан я ей передал.

Костя вспомнил, как приниженно вел себя на таежной площадке обычно шумный Худяков, и у него закралось смутное подозрение. Придержав Худякова за рукав, пристально взглянул в его хмурое, злое лицо, на всякий случай сказал:

— Ты смотри, Худяков! Смотри.

— А что мне смотреть? Я и так все просмотрел. Даже командира.

Костя взглянул ему вслед, пожал плечами. Ожесточенность, обычно приходящая на смену горю, или намек? Может быть, и намек, ведь никто еще толком не знает, что там у них произошло, в этой Варнацкой пади. Разбирательство, выяснения, опросы — все это впереди.

Он подошел к художнице, чиркнул спичкой, прикуривая сигарету. Почему она не уехала на «газике», ведь Карягин предлагал подвезти.

— Никуда я отсюда не поеду! — с вызовем, со злостью сказала женщина. — Пойду сейчас в кабинет вашего начальника и буду сидеть до тех пор, пока меня не отправят в Верховье.

Костя помолчал, сочувственно поглядывая на нее. Ну, ну, пошуми, миленькая, отведи душу.

Она догадалась, достала платок и вытерла со щек расплывшуюся косметику. Вздохнув, попросила жалобным голосом:

— Дайте сигарету.

Костя дал ей сигарету.

— Вы его видели?

— Видел, — сказал Костя. — Цел и здоров. Передавал вам привет. Сказал, чтобы вы не беспокоились. Сказал, что любит.

— Я это и без вас знаю.

— Они ушли в Верховье пешком. Четверо. Ну-ну, успокойтесь! — Костя положил руку на ее плечо. — Берегите нервы, они вам еще пригодятся. А в Верховье вы скоро полетите. Я вас посажу на первый же вертолет.