Георгий Граубин - На берегах таинственной Силькари

В Каре отбывали каторгу Виктор Обнорский и ткач Петр Алексеев. Это он сказал на суде пророческие слова: «Подымется мускулистая рука миллионов рабочего люда, и ярмо деспотизма, огражденное солдатскими штыками, разлетится в прах!» Председательствовавшему тогда на суде сенатору Петерсу не удалось заставить его замолчать. Не удалось ему на следующем процессе заставить замолчать и. Ипполита Мышкина. За это его заменили другим председателем — Дрейером. Впоследствии Дрейер судил известного революционера Нечаева, отправил на виселицу Александра Ульянова.

По-разному сложились судьбы узников Нерчинской каторги. «Старожил» каторги, бывший студент-медик из Киева, Павел Иванов был в конце концов выпущен в вольную команду. Когда в Кадае и Горном Зерентуе началась эпидемия брюшного тифа, он дни и ночи проводил у постелей больных, пока сам не заразился тифом и не умер.

Виктор Обнорский умер после революции в Кузнецке, а Петр Алексеев не дождался ее: его убили в Якутии.

По-разному сложились и судьбы нерчинских тюремщиков. Губернатор Кияшко перед февральской революцией 1917 года оказался в Семиречье. Когда к власти пришло буржуазное Временное правительство, этот палач не постеснялся прислать в Читу письмо с просьбой походатайствовать, чтобы его снова сделали забайкальским губернатором. Забайкальцы письмо писать отказались, а в Семиречье сообщили, что Кияшко был усмирителем Нерчинской каторги. Испугавшись дальнейших разоблачений, Кияшко бежал под защиту казачьих войск. Но казаков разогнали солдаты пулеметной команды. Кияшко поспешно выехал в Ташкент, и там, в крепости, озлобленные солдаты закололи его штыками…

Головкин после революции служил у Колчака. Арестовать его удалось только в 1925 году. По приговору Московского суда он был расстрелян.

Высоцкий, из-за которого отравился Сазонов, после революции перебрался в Петроград и устроился десятником на Путиловский завод. Затем он вернулся во Владивосток за семьей, достал вагон и загрузил его мебелью, сделанной руками заключенных. В последнюю минуту его арестовали и повезли в Иркутск. В вагоне между Читой и Иркутском он повесился, испугавшись суда.

От царской власти народу нечего было ждать милостей. Чиновники на местах и в центре заворовались, погрязли в махинациях и взятках. Чего уж тут было искать защиты от хапуг и взяточников, если сам царь сказал, что взятки для полицейского — только приработок.

Нельзя, конечно, сказать, что в царском государственном аппарате совсем не было честных, порядочных людей. Они были. Но в этом заворовавшемся союзе управителей и чиновников они выглядели белыми воронами.

На Карийской каторге, например, служил одно время комендантом полковник Кононович. Это был честный и порядочный человек. Один заключенный даже написал о нем в письме: «Я чрезвычайно удивлен, что не всякий русский полковник непременно — животное».

Это письмо, конечно, перехватили жандармы. От полковника потребовали объяснений. Кононович не выдержал: «Не мог же я извиняться, что меня назвали человеком, а не животным!»

С Кары его, конечно, убрали и назначили атаманом Забайкальского казачьего войска. Он поселился в Нерчинске. Здесь он увидел, как обкрадывают государство и друг друга офицеры и чиновники. За взяточничество, за незаконное освобождение от военной службы сынков золотопромышленников и купцов он подал на них в суд. Но они подкупили следователей, и те, оправдав жуликов, оклеветали самого полковника.

С большим трудом удалось Кононовичу добиться нового расследования. Комиссия собрала неоспоримые доказательства преступлений чиновников и офицеров. Над ними вскоре должен был состояться суд. Но в одну из ночей «вдруг» загорелся дом Кононовича, ему и его семье едва удалось спастись. Все имущество, конечно, сгорело, сгорели и документы, которые он держал дома, справедливо опасаясь, что из канцелярии их могут выкрасть.

В конце концов честного полковника отправили на Сахалин, где сделали начальником уголовной каторги.

С ним там потом встречался Антон Павлович Чехов и очень тепло о нем отзывался.

Однако таких «белых ворон» среди чиновников и офицеров в России было мало, и не они определяли политику. Надеяться на то, что царь когда-нибудь улучшит крестьянам и рабочим жизнь, не приходилось. На бога надежды не было никакой: служители церкви сами обирали народ и помогали это делать другим. Герои помочь не могли тоже. Они жертвовали своими жизнями, но положение народа от этого не менялось. Надо было добиваться освобожденья «своею собственной рукой».