Юрий Трусов - Падение Хаджибея. Утро Одессы (сборник)

– Красивая у тебя, Кондратко, жинка! Она бы нас с тобой помирить могла, – сказал как бы в шутку во время застольного разговора Суп, не отрывая восхищенного взора от Маринки. Та покраснела. Этот нескромный намек показался ей обидным. Она ждала, что муж сейчас же вспыхнет и, как положено, одернет наглеца-есаула. К ее удивлению, Кондрат промолчал. Только как-то странно повел глазами. Маринка хорошо знала его характер и поняла: муж сдерживает свой гневный порыв. А почему – она поняла, когда после третьей чарки Григорий начал хвастаться.

– Я теперь здесь единый хозяин. Мне в Вознесенском наместничестве, к коему уезды здешние причислены, вся землица сия на двенадцать верст вдоль Тилигула и на двенадцать вширь за заслуги мои нарезана… [80]Значит, и хата эта с усадьбой всей и с тобой самим – на землице моей. У меня грамоты на то с печатями есть. Права законные!

– Да побойся Бога, Григорий! Я ж ранее тебя тут землицу трудом своим обласкал! Своими руками хату построил, деревья посадил… Разве есть на то закон, чтобы землю мою, дом мой отнимать? Никуда я от родного места не уйду! – воскликнул Кондрат.

Грицко ухмыльнулся:

– Ты б лучше об том помолчал, Кондратко. По закону тебе не здесь, на чужой земле, сидеть, а в Сибири греметь кандалами. По закону… Это и ныне не поздно тебе сделать. Сказать лишь словечко, где надобно, и молдаванство твое не спасет тебя, – пригрозил он, подымаясь из-за стола.

– Гришенька, не губи Кондратку, ведь он друг твой с детства! Не губи… Хочешь, к ногам твоим паду, – побледнев, взмолилась Маринка. Только страх за участь мужа заставил ее пойти на такое унижение.

– Не позорь меня и себя, – схватил жену за руку Кондрат. Он еле сдерживался, чтобы не броситься на Супа.

Тот, очевидно, понял, что хватил лишнего. В его планы не входило сводить счеты с Хурделицей сейчас же. Показал свою власть над будущим холопом – и хватит на первый раз.

– Да я его губить и не собираюсь. Я человек добрый. Христианский закон соблюдаю. Пусть смирится, тогда посмотрим… – обернулся он к Маринке. – А пока, – тут он обратился к Кондрату, словно никакой ссоры и не было, – дело сделаем. Я хочу до вечера земли мои обозреть. Седлай лошадей, вместе поедем.

Казачьи сборы недолги. И пяти минут не прошло, как Суп со своими казаками, Кондратом и Селимом мчались по топким берегам Лебяжьей заводи к Тилигулу. Там Суп решил провести межу своих владений.

Вид желто-зеленой поймы, переходящей в обширную степь, не тронутую еще плугом, привел в умиление Григория. Его маленькие глазки жадно заблестели.

– Все это мое… Мое! Эх, нагнать бы сюда беглых мужиков, – мечтал он вслух. – Ныне они сюда тысячами бегут. Дать им на год-два землицу в аренду пахать – пусть тут осядут.

– А потом сих беглых в крепаки записать, как повсюдно паны делают. Так, что ли? – спросил Хурделица, перебивая мысли Супа.

Тот сердито взглянул на Кондрата, но или не понял насмешки, или решил не обращать внимания. Лишь сказал с досадой:

– Умен ты, Кондратко, не в меру. А что, ежели и закрепостить их? Разве им от сего худо будет? Хлебом весь рынок одесский завалим. Да разве тут хлеб один! Для скота выпасы какие! А для птицы! Хочешь – домашнюю заводи, хочешь – дикую бей. Только успевай в город возить – гроши верные.

Над камышами, всполошенная топотом коней, взвилась стайка уток. Суп с детства, как и Кондрат, был страстным охотником. Ведь оба они выросли здесь, на Лебяжьей!.. Суп остановил лошадь, спешился и, взяв карабин у одного из казаков, прицелился в летящую стаю. Выстрелил. Одна утка, перевернувшись несколько раз в воздухе, шлепнулась в камыши.

– Гляди, метко стреляет хозяин, – самодовольно сказал Кондрату Григорий.

Хурделица нахмурился. Видно, совсем обалдел от счастья Григорий, коли сам себя уже хозяином величает. И хотя Кондрату лучше бы промолчать, он не смог не осадить хвастуна:

– Зря ты птицу сгубил. Без собаки ее не достать.

– Достанем! И пес у нас есть. Вот! – Грицко указал на Селима. – Чем не пес ученый, татарская собака!

– Ты его не тронь. Не обижай. Он побратим мой, – побледнел Кондрат.

– Да разве крещенному басурман поганый может побратимом быть? Бунтуешь ты все, Кондратко! Я научу тебя, какое обращение надобно с татарвой иметь. – И он обернулся к Селиму: – Слушай, гололобый! Немедля скидай порты и – в воду! Чтоб с уткой ко мне вмиг обратно. Разумеешь? – Суп поднял плеть и шагнул к застывшему на месте Селиму.

В узких раскосых глазах Селима не было страха. Его взор горел ненавистью.