Рафаэль Сабатини - Женитьба Корбаля

— А это кто? — с холодной отстраненностью осведомился он.

Базире ответил, и Шовиньер уставился на нее, размышляя про себя, как сильно страдания очищают и возвышают дух человека.

— Ха! — сказал он наконец. — Да она совсем не похожа на сумасшедшую.

— Увы, так часто бывает! Внешний вид этих несчастных очень обманчив.

— А вы уверены, что не обманываетесь сами? — подозрительно посмотрев на Базире, сказал он. — Нетрудно представить себе обстоятельства, в которых вы были бы рады стать жертвой обмана.

Базире поежился.

— Что вы хотите этим сказать, гражданин?

— Вы прекрасно поняли меня. Эта девушка… — он запнулся и, взявшись за подбородок, пристально посмотрел на нее. Затем, словно приняв решение, он сделал доктору знак удалиться.

— Я сам побеседую с ней, — сказал он. — Мой гражданский долг диктует мне не оставлять неисследованным ни один случаи, представляющийся мне сомнительным… — он вновь запнулся. — Подождите меня в конце коридора. Я не люблю, когда меня подслушивают.

Доктор подобострастно поклонился, и Шовиньер проводил его взглядом, в котором читались презрение и насмешка. Затем он шагнул в комнату и прикрыл за собой дверь.

— Комедия продолжается, — негромко произнес он, словно поверяя мадемуазель де Монсорбье свои намерения и приглашая ее в сообщники.

— Стоит ли ее играть, месье? — спокойным тоном спросила она, и ее реакция несколько удивила его.

— Я делаю это ради вас, citoyenne, — слегка наклонив голову, ответил он.

Тонкая и стройная, в муслиновом фишю note 10и длинной серо-голубой полосатой юбке, она поднялась со своего стула и встала спиной к окну, так что ее лицо оказалось в тени и он не мог прочитать его выражения. Однако когда она заговорила, ее голос звучал твердо и решительно, и он подивился ее самообладанию.

— Надеюсь, это не комедия манер?

Он не уловил смысла заданного ему вопроса; такое случалось не часто, и он почувствовал, что его самолюбие слегка задето.

— При чем тут манеры, позвольте узнать?

— Вы кое-что забыли.

— Что же именно?

— Снять вашу шляпу, месье.

На мгновение он едва не задохнулся от удивления и затем разразился беззвучным хохотом.

— Врачи не ошиблись, поставив вам диагноз, citoyenne, — негромко сказал он. — Ваше место действительно в доме умалишенных.

Она отпрянула от него, и ее плечи коснулись холодных прутьев решетки.

— Какой ужас! Какой позор! Вам прекрасно известно, что я в здравом уме. Зачем вы затеяли? ..

— Ш-ш! Тише, тише! — в неподдельном испуге воскликнул он, оглянулся на дверь и слегка склонил голову, словно прислушивался. — Вы погубите нас обоих, citoyenne.

Она рассмеялась над его страхами, но голос ее дрожал.

— В стране Свободы, в век Разума, одним из жрецов которого являетесь вы, женщина имеет право погубить себя, не объясняя причин своего поступка. А что касается лично вас, месье, то я не понимаю, почему ваша судьба должна беспокоить меня.

Он вздохнул.

— Я восхищаюсь вашей храбростью, citoyenne. Однако я начинаю опасаться, что у вас ее слишком много. — Он сделал пару шагов к ней. — Вы так молоды. Неужели вы успели лишиться всего того, что называют иллюзиями, и теперь считаете всех врагами? Даже если и так, вам трудно будет отрицать, что я ваш друг; пренебрегал опасностью, я пытаюсь вернуть вам свободу и жизнь, которая в вашем возрасте полна надежд и обещаний. Но если вы и дальше будете упорствовать в своем недоверии ко мне, тогда мне ничего не останется, как уйти и предоставить вас, citoyenne, своей собственной судьбе. Пытаться переубедить вас означает для меня рисковать своей жизнью — равно как и снимать перед вами шляпу при таких обстоятельствах, как сейчас, когда в любую минуту здесь могут появиться посторонние.

Иногда незначительный, однако убедительный довод способен оказать решающее влияние на точку зрения собеседника. Так случилось и на этот раз. Получив от Шовиньера исчерпывающее объяснение насчет его шляпы, мадемуазель де Монсорбье задумалась, не поспешила ли она и с более серьезными выводами относительно его самого. Окинув взглядом его фигуру, она нашла, что он не лишен некоторого благородства и внутреннего достоинства, и это подействовало на нее успокаивающе.

— Почему вы решили послужить мне? — тихо спросила она.

Он улыбнулся, и мрачное выражение его лица на мгновение смягчилось.

— Вряд ли жил на свете мужчина, который никогда не испытывал желания служить одной-единственной женщине.

Трудно было не понять, что он имел в виду, и ее целомудрие возмутилось такой оскорбительной откровенностью. Ее лицо пошло багровыми пятнами, она сердито вскинула голову и нахмурилась.