Поль Феваль - Юность Лагардера

Рассудив так, Антуан собрал луидоры, флорины, талеры и крейцеры, набил ими карманы и улыбнулся.

— Золото весомо, однако только оно облегчает нам тяготы жизни. И в этом — весь секрет счастья!

Он вернул на место поножи, привязал обратно наколенники и, придвинув кресло к изголовью смертного одра, проговорил:

— А теперь займемся будущим.

И погрузился в раздумья.

Герцог Гвасталльский между тем уже целую неделю не вставал с постели. Ощущая полный упадок сил, он не заблуждался насчет своей участи. Тем более его огорчила смерть старого интенданта, о коварстве которого он и не подозревал. Узнав, что Антуан осиротел, едва прибыв во дворец, благородный и великодушный герцог исполнился сочувствия и отправил офицера дворцовой стражи сказать юноше следующее:

— Мой господин и государь приказал мне передать вам, что вы можете не беспокоиться о завтрашнем дне. Ценя заслуги вашего отца, герцог намерен обеспечить ваше будущее в Гвасталле. Его светлость не оставит вас милостями, каковые оказывал он усопшему.

Пейроль поклонился, затем поднес к глазам платок и, всхлипывая, отвечал:

— Благодеяния его светлости — великая честь для меня. Но прежде чем принять их, я должен исполнить обет, данный мною святым Франциску и Кларе перед одром покойного моего батюшки. — Тут лицемер очень кстати издал рыдание и закончил: — Я поклялся босиком и с вервием на вые [8]подняться на Монте-Субазио и вознести молитву Господу у гробниц великих подвижников милосердия. С позволения его светлости я хочу сдержать клятву.

Когда герцогу передали ответ Пейроля-сына, он растрогался и воскликнул:

— Какое благородное сердце!

И распорядился, чтобы юноша тотчас же после паломничества получил должность отца.

— Такова моя воля, — сказал государь, — и я надеюсь, что мой наследник не нарушит ее, когда я упокоюсь рядом с возлюбленной моей супругой.

Никто не посмел возразить умирающему, но все подумали:

«Если герцогом станет Карл-Фердинанд, он, конечно, сделает все так, как ему заблагорассудится. Храни нас Бог от такого государя!»

Возвращаясь из собора святого Павла, где под тяжелыми каменными плитами остался лежать Пейроль-отец, Антуан довольно потирал руки.

«Как важно иметь хорошее чутье, — думал он. — Теперь мне предстоит сыграть на двух досках две партии. Да еще какие партии! Если герцог Мантуанский унаследует владения и богатства своего тестя, он будет в немалой степени обязан этим мне. Да-да, ваша светлость, мне! Ведь, перебирая вещи покойного отца, я случайно наткнулся на пузырек с известным снадобьем — и вы, конечно, согласитесь, что только моя совершенная преданность вашей светлости помешала мне открыть герцогу Гвасталльскому, какой недобрый ветер занес „эликсир Медичи“ к нему во дворец.

Допустим, однако, что герцог Мантуанский выставит меня вон, ибо, зная, что тесть его при смерти, не захочет вспомнить, чем он обязан тому, кого сегодня опустили в склеп. Ну что же, тогда Антуан вернется, совершив паломничество, к умирающему государю, который так благоволит к нему…

Решительно, какая блестящая мысль — поклониться гробницам святых Франциска и Клары!»

Обдумав свой следующий ход в обеих партиях, Пейроль под благовидным предлогом покинул общество соболезнующих придворных и наудачу углубился в городские кварталы, населенные беднотой.

Он очутился в лабиринте узких зловонных улочек. На окнах домов сушилось белье, в ручье посреди мостовой играли милые, точно амурчики, дети, через улицу окликали друг друга и перемигивались хорошенькие девушки с ангельскими личиками, а в подворотнях шныряли хмурые, подозрительного вида оборванцы…

Гасконец положил руку на эфес шпаги. Он неплохо владел ею и при случае мог защитить себя, однако забавы такого рода были ему не по душе — он предпочитал действовать хитростью.

Увидев у себя на пути тратторию [9], Антуан решил: «Зайду-ка я сюда. Я хорошо говорю на языке Данте, и не будь мне черт приятель, если я не найду здесь того, что мне нужно!»

Родина Вергилия, Мантуя издавна слыла прочнейшей из крепостей Италии, а мантуанцы всегда были склонны к предпринимательству: с древних времен в городе существуют текстильные и канатные фабрики, селитряные заводы и типографии, которые приносят прибыль и поныне.

С 1328 года Мантуя принадлежала роду герцогов Гонзага — и благоденствовала при них до той поры, когда бразды правления перешли в руки Карла-Фердинанда IV — того самого, к которому устремился младший Пейроль.