Иван Дроздов - Митяй в гостях у короля

Константин Петрович Аринчин чувствовал себя капитаном корабля, потерявшего управление и несущегося на айсберг. В роли директора он состоит всего лишь три месяца. Прежний директор пытался препятствовать приватизации завода, но с ним случилась страшная трагедия: однажды вечером, когда вся его семья сидела дома у телевизора, во всех комнатах квартиры одновременно раздался взрыв — семья погибла. Это был сигнал для всех директоров заводов в Ленинграде; новые хозяева России давали понять: встанете на пути — вас постигнет та же участь. Кое-кто из директоров ещё пытался сопротивляться, но им стали подбрасывать конверты с валютой — вроде того, что лежит у Аринчина в сейфе. Многие дрогнули: позволили продавать свои предприятия, втайне от рабочих снимали уникальные станки, отправляли их предприимчивым забугорным дельцам. Россия пошла с молотка, и очень скоро некогда уникальные питерские заводы стали походить на брошенные автомобили, из которых вытащили стекла, фары, сняли резину. Всё это называли реформами.

А тут ещё и новая беда: вечером Аринчину позвонили из Москвы, приказали сократить численность рабочих на тридцать процентов, преобразовать Конструкторское бюро в отдел и оставить в нём всего лишь десятую часть конструкторов.

— Чей это приказ? Кто со мной говорит?

— Приказал Спартак Пап.

Наступила пауза; видимо, оппонент не хотел называть свою фамилию, но потом, все-таки, назвался:

— Главный советник председателя Ханциревский.

Русские люди заметили: наверху замелькали не только шипящие фамилии, но и такие, в которых слышится шах, хан, бек. Даже лидер коммунистов Зюганов — тоже ган, почти хан. А в Думе за столом председателя долго сидел Хасбулатов — хитрый мужичонка, коварный. Потом сказали: чеченец! Батюшки мои! — чеченца нам не хватало. А потом выяснилось, что и в армии… всеми сухопутными силами командует черкес, женатый на чеченке. У них у всех и физиономии-то не наши… красные они, мордатые, а глаза черным огнем горят. Будто снова на нас… монгольская рать навалилась.

Аринчин хотел возразить, но Хан закричал:

— Не надо много слов! Помните: вы — администратор и акций у вас всего полпроцента.

Приказы короткие, словно пистолетные выстрелы, но как их выполнить? Из двухсот конструкторов оставить тридцать! Но это же разгром уникального коллектива инженеров! Благодаря им, «Людмила» стала мировым центром по изготовлению электронного оборудования. Общее число работающих на заводе — двадцать тысяч человек. Цеха завода распростерлись на огромной площади северо-запада Петербурга. Вокруг широко раскинулся прекрасный жилой район: проспекты, улицы, бульвары, рядом лесопарк. Сократить третью часть работающих! Кого сокращать? Мастеров редких профессий, инженеров и техников, посвятивших жизнь электронике. Куда они пойдут? Чем будут кормиться?..

В кабинет без стука и разрешения вошел главный конструктор завода Владимир Иванович Слепцов. Молча опустился в кресло под большим портретом, изображавшим создателя их предприятия, немца петровских времен, основавшего на территории нынешней «Людмилы» небольшую мастерскую по производству гильз для первых в России папирос. Потом его наследники поставили здесь свечную линию, а уж затем, с изобретением электричества, рядом со старыми мастерскими был построен цех для изготовления электрических ламп. Один из последних хозяев назвал завод по имени своей дочери Людмилы.

Слепцов смотрел куда-то в угол кабинета и ничего не говорил. Это был мужчина лет сорока пяти, высокий, прямой, с шевелюрой волнистых каштановых волос, с глазами цвета вечернего неба. За особые заслуги в создании современных электронных комплексов для космических аппаратов и военных надводных и подводных судов он был дважды удостоен звания лауреата Ленинской премии и Золотой Звезды Героя Социалистического Труда. В двадцать семь лет его назначили начальником отдела морских систем, затем ему же передали системы для космоса, и в тридцать семь лет назначили главным конструктором. С Аринчиным у них давняя дружба. Аринчин был главным инженером завода, знал и ценил талант Слепцова, любил его и как инженера, и как человека.

Не отрываясь от какой-то бумаги, сказал:

— Чего надулся, как мышь на крупу: говори, о чем кручина?

— Никогда ничего не боялся, а теперь страх разъедает душу; не сплю по ночам.

— Чего же ты боишься?

— Немцев боюсь. С исчезновением Германской Демократической Республики заказы от них прекратятся.