Евгений Штейнберг - Индийский мечтатель

— Поглядеть бы на него, — вздохнул Герасим, — на артиста, господина Волкова!

— Нет его больше в живых, Гарася! — молвил сокрушенно Илья Саввич. — Умер Федор Григорьевич, царство ему небесное! Уже четыре года минуло с его кончины, однако скорблю о нем, словно вчера это случилось, и нет дня, чтобы не поминал его. Редкий был человек: таланта необыкновенного и добрейшей души. Но, слава богу, нашелся у него достойный преемник…

И учитель с благоговением назвал имя Ивана Афанасьевича Нарыкова, принявшего сценическую фамилию Дмитревский…

Так они коротали зимние вечера вдвоем у жарко натопленной печки.

Когда Илья Саввич утомлялся, наступал черед юного музыканта. Герасим брал домру и под тихий рокот струн пел учителю его любимые русские песни.

Благовещенский, съездив в Москву, привез оттуда своему питомцу новый заморский инструмент — гитару. Герасиму понравился ее приятный, певучий звук. Скоро он стал играть на гитаре не хуже, чем на домре.

— Щедро одарила тебя природа, — сказал как-то Илья Саввич, — да вот беда: учиться не у кого! А что таланты твои без учения? Только и радости, что странствовать по градам и весям да забавлять пьяный люд на ярмарках.

— Что же в том худого? — возразил Герасим. — Людям приятно — и самому интерес: разные земли повидать, разных людей…

— Нет, брат! — сердито оборвал его учитель. — Есть на свете иное искусство, музами вдохновляемое… Помнишь, что я говорил тебе?

— Как же! — воскликнул мальчик и бойко, словно отвечая заданный урок, затараторил: — Музы суть божества древнегреческие, кои искусствам и наукам попечение оказывают. Числом — девять: Эвтерпа — покровительница музыки, Мельпомена — трагедии, Талия — комедии, Терпсихора — пляски…

— Ну вот! — остановил его учитель. — Мечтаю, чтобы и ты стал достойным питомцем муз. Но для этого нужно еще многое, чего я дать тебе не в силах…

Однажды, придя, по обыкновению, к Илье Саввичу, мальчик застал его необычно взволнованным. Учитель торжественно объявил, что получено известие о скором приезде в Ярославль Ивана Афанасьевича Дмитревского.

— Намерен я поговорить с ним о твоей судьбе. Иван Афанасьевич — человек благородной души. Надеюсь, не оставит мою просьбу без внимания.

С этого момента Герасим потерял покой. Днем слонялся по улицам без дела и цели, по ночам лежал на печи, прикрывшись тулупом, и не смыкал глаз…

Наступил долгожданный день. Просидев несколько часов в сенях возле кухни, куда его тайком от мужа впустила жалостливая хозяйка, Герасим дождался счастливого мига и предстал перед знаменитым человеком.

На другое утро он снова пришел к Дмитревскому и пробыл у него часа два. Выйдя из дома, мальчик присел на крылечко и закрыл лицо руками. Потом вскочил и вприпрыжку помчался к Илье Саввичу.

Три дня спустя обширные сани, запряженные тройкой откормленных коней, выехали из ворот и остановились у парадного крыльца. Здесь уже дожидались Илья Саввич с Герасимом. Оба молчали; все было переговорено накануне. В стороне стояла Прасковья Лебедева с малышами. Дверь отворилась, на крыльцо вышел Дмитревский. За ним повалила толпа провожающих.

— Ну что ж, юноша, — сказал артист шутливо, — поднимайся на трон!

Герасим посмотрел на учителя. Илья Саввич обнял его, перекрестил и тихо сказал:

— С богом, Гарася!

Герасим низко поклонился матери, за руку попрощался с братьями, погладил по волосам семилетнюю сестренку Антониду. Дети стояли молча, с интересом поглядывая на важных купцов. Прасковья торопливо сунула сыну ржаную ватрушку, обернутую в чистую тряпицу. Мальчик спрятал гостинец в суму и, взобравшись на козлы, сел рядом с ямщиком. Дмитревский троекратно облобызался с хозяином дома, пожал руки другим провожающим и уселся в сани. Хозяин заботливо укутал его медвежьей полостью. Все сняли шапки.

— В добрый час, Иван Афанасьевич! — молвил Качуров и кивнул ямщику: — Трогай!

Ямщик дернул вожжами. Герасим обернулся; по щекам его катились слезы. Ямщик гикнул, хлестнул кнутом. Тройка понеслась по длинной прямой улице, вздымая клубы снежной россыпи. Илья Саввич стоял в сторонке с непокрытой головой, глядя ей вслед.

Сани уходили все дальше и дальше, потом превратились в крошечную темную точку и наконец скрылись в морозном тумане.

— Господин Лебедев, не так ли?..

Поль Бенфильд полулежал в глубоком плетеном кресле. Его индийская одежда из белого тонкого муслина и сандалии на босых ногах мало гармонировали с рыжеватыми бачками и бледноголубыми глазами чистокровного британца.