Евгений Штейнберг - Индийский мечтатель

— Я… очень люблю музыку.

— И я тоже, — улыбнулся Дмитревский. — На гитаре играешь?

— Да… Умею и на гуслях, на дудке… Только неискусен еще…

— Он и поет отлично, — вставил Благовещенский.

— Послушаем! — кивнул Иван Афанасьевич. — Спой что-нибудь, дружок.

Герасим подошел поближе. Проверив настройку, он помедлил немного и запел.

Голос у него уже установился — баритон, не очень сильный, но чистый, удивительно приятного тембра. Больше же всего очаровывала слушателя тонкая музыкальность и задушевность исполнения. Он спел несколько сочинений покойного Федора Волкова.

Дмитревский сидел, прикрыв лицо рукой. Когда певец умолк, он помолчал, потом, подняв влажные глаза, сказал:

— Спасибо, голубчик… Ты хорошо пел. Приходи завтра, потолкуем.

На окраине Ярославля, в Ямской слободе, стояла ветхая бревенчатая избенка. Здесь жил дьякон Степан Лебедев с семейством. Прежде он служил в одной из лучших ярославских церквей, но, повздорив с настоятелем, лишился места. С досады начал Лебедев выпивать и мало-помалу так пристрастился к вину, что и не узнать стало человека. Якшался со всяким сбродом, шатался по кабакам, а возвращаясь домой, бранил тихую, безответную жену и жестоко колотил ребятишек. Пришлось переехать на окраину, поселиться в убогой лачуге. В короткие периоды просветления Лебедев занимался столярным ремеслом. Руки у него были поистине золотые, изделия его охотно покупали. Потом снова наступал запой, а с ним и нищета.

Жена Лебедева, Прасковья, не гнушалась никакой работой, но здоровье у нее было слабое: потрудится денек-другой, да и свалится.

Детей было четверо: трое мальчиков и девочка. Герасим — самый старший, крепкий, живой паренек — стойко сносил невзгоды.

С раннего детства мальчик страстно любил музыку. Он не пропускал ни одной церковной службы. Не понимая ни сущности религии, ни смысла молитв, он ходил в церковь, как другие ходят в оперу или на концерты. Для него здесь существовала только музыка, чудесная гармония голосов и звуков, порождавшая ощущение неизъяснимого восторга.

Регент собора, издавна знавший семью Лебедевых, взял мальчика в хор. У Герасима оказался чистый, звонкий альт, а главное — безупречный слух и отличная музыкальная память. Регент попробовал учить его нотному пению; он легко одолел эту премудрость.

Ежегодно 5 марта в Ярославле бывали ярмарки. С утра до вечера Герасим бродил по ярмарочной площади, слушал народные песни, игру на гуслях, гудках, домрах, балалайках, рожках, сопелях. Он подружился с некоторыми из местных певцов, выучился играть на разных музыкальных инструментах.

Однажды регент привел его к учителю семинарии Благовещенскому, человеку просвещенному и отзывчивому. С этого дня Герасим стал его частым гостем. Учитель был одинок и бездетен, Герасим — обездолен и нищ. Они подружились. Мальчик еще не умел ни читать, ни писать, Илья Саввич выучил его грамоте. Книг здесь было множество: научные сочинения, поэмы Тредьяковского, Ломоносова и Хераскова, трагедии Сумарокова… Герасим пристрастился к чтению. Особенно нравились ему описания путешествий. Прочел он о плаваньях русских мореходов Беринга и Чирикова в холодном море меж азиатским и американским материками, о странствиях монаха Плано Карпини и венецианца Марко Поло по дальним восточным странам.

А Илья Саввич однажды рассказал, как триста лет назад тверской купец Афанасий Никитин побывал и у турок, и в персидской земле, и в сказочной Индии, а потом подробно описал все, что видел.

Герасим жадно слушал рассказы учителя; перед ним раскрывался огромный мир, полный чудес и неразгаданных тайн.

— Ах, кабы и нам так постранствовать! — мечтал он.

Часто представлялось ему, как они с Ильей Саввичем пустятся в дальний путь… Долго будут плыть по синим волнам в расписных ладьях, наконец высадятся на далеком берегу и пойдут, пойдут через лесные чащи и песчаные пустыни, из города в город, встречая повсюду диковинных зверей и птиц, деревья и цветы, любуясь великолепными дворцами и храмами, наблюдая жизнь неведомых племен…

Не меньше любил мальчик слушать рассказы учителя о театре.

Илья Саввич хорошо помнил представления небольшого любительского кружка в Ярославле лет двадцать назад.

Душой кружка был Федор Волков, его ближайшим помощником — Иван Нарыков, а участниками — купеческие сыновья, молодые приказные да семинаристы.

Благовещенский рассказал, как талантливых ярославских любителей, по приказу царицы Елизаветы Петровны, привезли в Петербург, отдали учиться в кадетский корпус, а по окончании учебы приняли артистами на придворную сцену. Так возник первый русский театр; до тех же пор в обеих российских столицах играли только иностранные труппы: немецкие, французские, итальянские.