Владимир Торин - Амальгама

Японец начал говорить на латыни. Четко, ясно и быстро.

– Вы сами знаете, в чем кто из вас виноват. Наказание последует. Совет Десяти не прощает. И если один из вас должен быть наказан, он будет наказан. Вы много говорили про Дандоло. Он был прощен Советом. Но однажды вынесенный приговор никто и никогда уже не может отменить. Именно поэтому, даже прощенный, Дандоло должен был умереть. Теперь к вашей истории. Вот это я забираю. – Японец взял стоящий на столе тубус и положил себе во внутренний карман. – Молодые люди должны начать работать на нас, и ты должна будешь это сделать. – Японец внимательно посмотрел на Глафиру. – Нам не хватает новых бойцов, поэтому ты отправляешься обратно в школу. – Японец посмотрел на Мастера. Тот кивнул. – А ты должен вынести из всего случившегося урок и всегда добиваться сохранения тайны, как бы ни было тяжело ее сохранить, – повернул японец голову к Александру Валентиновичу. Тот тоже кивнул.

Японец спрятал свой медальон в карман и вынул оттуда небольшое зеркальце. За столом все замерли. Японец выставил зеркальце перед собой и направил на Мастера, требовательно глядя ему в глаза. Мастер взглянул на японца, а потом мужественно (была не была) посмотрел в зеркало. Несколько секунд все напряженно молчали. Ничего не произошло. Японец передвинул руку и установил зеркальце перед Хомяковым. Тот вздрогнул, но в зеркальце тоже взглянул. Японец кивнул и передвинул руку с зеркальцем к Глафире. Маленькая слезинка скатилась по левой щеке девушки. Глафира быстро смахнула эту слезинку и тоже решительно посмотрелась в зеркало. Взглянув туда, она неожиданно почувствовала, что уши закладывает, как будто на надрыве звучит какая-то очень высокая нота, а по щекам вдруг пронесся легкий ветерок, обдавший лицо ощущением разверзнувшейся бездны. Но уже через секунду шум в ушах прекратился, бездна исчезла и все вернулось в норму. Глафира вздохнула облегченно.

Японец встал из-за стола, поклонился и сказал по-английски:

– Спасибо, было очень интересно, но мне пора, – и добавил потише: – Вам пора тоже, – после этого еще раз поклонился и пошел к своим друзьям к другому столу.

Если бы был жив подполковник Сиротин, он, конечно, узнал бы этого японца. Он вспомнил бы этот взгляд и встречу в Британском музее, когда вся жизнь советского офицера вдруг резко ушла в неведомое пике, трагически оборвавшись в психиатрической лечебнице города Горького. Горьковские врачи, обрадованные неожиданной смертью беспокойного пациента, бросились прятать в архив его многочисленные обращения к руководству Советского Союза. Его глупые письма, перетянутые тугой бечевкой, спрятали так, чтобы отыскать их было чрезвычайно трудно. Но какое-то великое и тревожное предчувствие не позволило сотрудникам лечебницы эти письма вовсе уничтожить.

После ухода японца все молча встали. Хомяков, не спрашивая счета, оставил на столе несколько купюр, весьма порадовавших официанта, кивнул Глафире и Мастеру и отправился вниз по лестнице, ведущей к сверкающим лифтам. Мастер подошел к Глафире, прошептал на ухо несколько слов и что-то положил ей в карман. Глафира кивнула, виновато улыбнулась и отправилась по другой лестнице вверх, где находилось еще несколько залов, караоке и какой-то ресторан. Мастер повернулся к ночной Москве и минут десять пристально изучал предновогоднее помигивание нового Константинополя, еще не подозревающего о предназначенных ему крестоносцах. Потом глубоко вздохнул и тоже отправился вниз по лестнице, ведущей к лифтам.

Так они все вышли из гостиницы порознь, и никто больше никогда не видел этих людей вместе.

Плохо Хомякову стало уже на подъезде к дому. Когда Александр Валентинович поворачивал свой «лексус» с Рублевки на Николину Гору, у него вдруг потемнело в глазах, а сердце, кажется, просто становилось. Хомяков хотел притормозить, тем более что здесь, справа, стоял пост милиции и можно было попросить о помощи. Но генерал почему-то сделал то, чего с ним раньше никогда не случалось: перепутал педаль газа и тормоза, и джип, бешено взревев, еле вписался в поворот. Удивленный инспектор ГИБДД, стоявший на перекрестке, поднял левую руку, в которой держал портативную радиостанцию с короткой толстой антенной, и начал в нее быстро что-то говорить. А машина уже на бешеной скорости летела к небольшому мостику, переброшенному через микроскопическую речушку. Александр Валентинович понял, что пришло время свершения приговора Совета Десяти и бороться бесполезно. Глаза его безвольно закрылись, холод сковал сердце, руки конвульсивно дернулись, повернув руль. Автомобиль вильнул влево, снес металлическое ограждение и кувыркнулся вниз, в речку, продолжая по инерции бешено крутить огромными колесами с блестящими хромированными дисками.