Харальд Тюсберг - Хакон. Наследство

Сидя в своих башнях, баглеры помалу воспрянули духом и принялись осыпать осаждающих глумливыми насмешками. И щенком Сверрира обзывали, и клячей, и трусливой ведьмой, когда же бранные возгласы начали утихать, биркебейнеры благоразумно убрались подальше от стен, потому что оттуда сей же миг хлынули зловонные нечистоты. А это, пожалуй, было едва ли не хуже, чем кипящая смола, которую баглеры приноровились лить со стен и от которой воины Сверрира успевали вовремя увернуться.

Войско Сверрира начало роптать и поговаривать о возвращении домой, и король Сверрир произнес громовую речь, напомнив им о былых победах и о героях той поры. Тогда воины готовы были ходить в истлевших лохмотьях и глодать ножны от своих мечей и кожу башмаков, но не отступали. После года осады, продолжал он, баглеры находятся в куда худшем положении, чем они сами. В крепости уже едят кожаные ремни и не сдаются лишь по одной причине: знают, что поголовно все будут повешены. Вот почему он решил ускорить дело. На своем веку он повидал много крови, много мстил, совершил множество худых поступков, за которые придется держать ответ перед Создателем. И воинам его тоже пора задуматься о душевном спокойствии. Он намерен предложить мир Рейдару Посланнику и всем баглерам, если они сложат оружие. Кой-кому этакое великодушие показалось чрезмерным. Целый год осаждали крепость – и на тебе… Надо бы поквитаться! Ну хоть самую малость! Король Сверрир поднял бровь – и все его войско сей же час единодушно признало, что король говорил мудро, а мысль о пощаде и мире просто выше всяких похвал.

Рейдар Посланник тотчас сложил оружие, баглеров накормили, отвели в баню, выдали им новое платье, а потом распределили по отрядам Сверрира. Сам Рейдар хворал. Король Сверрир был так увлечен своей новой идеей о примирении и о добрых делах, которые надо совершить, прежде чем встретишься с Творцом, что лично взялся ухаживать за Рейдаром, кормил его, пользовал целебными травами. Но такие нагрузки и ему оказались не под силу. В конце концов он тоже слег.

Все Рождество в Тунсберге король почти не вылезал из-под непривычных собольих и куньих одеял, раздобытых королевским казначеем. Голова у него кружилась, он с трудом стоял на ногах, а по ночам метался в забытьи, мучимый удушьем. Казалось, будто бы одно из массивных каменных чудищ с колокольни бьёргвинской Церкви Христа взгромоздилось ему на грудь и злобно сверлит взглядом. Сверрир узнал этого уродливого грифона с орлиным языком, хищными птичьими когтями и острыми крыльями.

Утром он решил, что сразу, как вернется, сбросит жуткую тварь наземь и разобьет вдребезги. Хотя, пожалуй, от этого только добавится неурядиц с бьёргвинскими священниками и епископом, да и с другими епископами тоже, как живущими в Норвегии, так и опальными, которых он изгнал за пределы страны. Хлопот не оберешься, голова кругом пойдет. Нет, от битья епископских чудищ сон его вряд ли улучшится.

Конунг Сверрир выглядел старше своих лет, а чувствовал себя вовсе дряхлым. Был он невелик ростом, коротконог и не столь крепок и вынослив, как раньше, хотя сравнялось ему только пятьдесят. Он называл себя Сверрир Сигурдарсон и упрямо твердил, что ему не больше пятидесяти. А вот злые языки говорили, что он старше, ведь у него якобы уже ломался голос, когда Сигурд Рот познакомился с его матерью Гуннхильд.

Тяготы жизни, частые зимовки под открытым небом состарили короля, уже и не догадаешься, что короткая седая борода, окаймлявшая широкий подбородок, некогда была огненно-рыжей. При виде этой бороды многие люди умолкали, когда Сверрир снимал свой устрашающий шлем и смотрел на них, прежде чем начать речь.

Он не удивлялся, что скоро умрет. С точки зрения Господа Бога время было самое подходящее. Конунг Сверрир сделал для страны все, что мог. Ну а сам он считал, что пора идти дальше, к новым целям. Но где знак свыше? За всю его бурную жизнь Господь ни разу не преподносил ему неожиданностей. Незадолго до важных событий он всегда получал знак-предупреждение. И никогда не поверит, что в его жизни не было какого-то сокрытого плана, промысла неких тайных сил. Вот и гаутская колдунья о том же говорила. В битве при Фимрейте стрела пролетела на волосок от его головы и вонзилась в корму корабля. Лишь странная усмешка скользнула тогда по губам короля, словно он один только и ведал, отчего так случилось. «Прежде времени не тронет», – коротко сказал он.

Теперь же, хоть никакого знака явлено не было, он сам чувствовал, что время его истекло и удача покинула удачливого короля. Дружинники и те вполголоса поговаривали об этом. Охрана приходила на смену раньше обычного, расспрашивала, не произошло ли чего нового.