Клод Фаррер - СОЧИНЕНИЯ В ДВУХ ТОМАХ. ТОМ 2

Таким образом Тома Трюбле, сеньор де л’Аньеле, рыцарь милостью короля и рыцарь открытого моря, направлялся к виселице. И те, кто видел его в этот последний его час, не могли припомнить, чтобы знавали его более спокойным и решительным в те времена, когда он, бывало, сходил на берег после какого-нибудь победоносного похода, намереваясь бросить у ближайшего кабака якорь веселья.

Сто двадцать стрелков выстроены были во фронт. Другие сорок окружали осужденного. Двенадцать слуг при шпагах и мушкетах сопровождали королевских комиссаров, шедших во главе. Восемь тюремщиков с пистолетами и палашами сопровождали палача, шедшего в хвосте процессии. Наконец, четыре ефрейтора с саблями в руках окружали знаменосца, старавшегося поднять как можно выше знамя казни. Все вместе составляли настоящую армию. И так распорядился советник Гоэ-Кентен, судья по гражданским и уголовным делам, боясь бунта или заговора, который могли, пожалуй, составить друзья осужденного с целью вырвать его из рук правосудия. Двести вооруженных солдат — не слишком много, когда дело касается Тома-Ягненка.

Двадцать босых монахов, с веревкой на шее, факелом в руке, и темной кагулой кающихся на лице, распевали отходные молитвы. И так опять-таки распорядился советник Гоэ-Кентен, дабы внушить народу больший ужас и страх и дабы столь чрезвычайно торжественное повешение послужило разительным примером и до глубины души преисполнило каждого флибустьера праведного и спасительного трепета перед королем и его правосудием. Этой ценой должен был наконец установиться во всей Вест-Индии тот державный мир, которым его величество в своей королевской милости желал одарить вселенную.

Между тем искупительная, так сказать, жертва, Тома Трюбле, сеньор де л’Аньеле, направлялся к виселице. И капеллан, держа его под руку, старался вести с ним умилительную беседу, призывая его к чисто христианской кончине, благодаря которой, с Божьей помощью, даже худший из грешников, омытый от преступлений своих, может избежать кратчайшего даже пребывания в чистилище и с виселицы переселиться прямо в рай.

С учтивым сокрушением слушал Тома почтенного отца, но тем не менее не переставал озираться жадным взглядом человека, видящего окружающее в последний раз. А в ту минуту, когда духовник многоречиво расписывал ему неземные наслаждения, ожидающие на небе избранных, Тома, по-прежнему глядя направо и налево, заметил, что они как раз проходят мимо той харчевни «Танцующая Черепаха», где он в былое время вкушал наслаждения, хоть и вполне земные, но все же достойные некоторого сожаления. И так случилось, что трактирщик, — славный человек, — увидев своего старого знакомца и приятеля в печальном окружении осужденного, весьма учтиво вооружился большой кружкой чистого вина и хотел снести ее Тома для подкрепления. Но по злобной прихоти или излишней строгости стрелки этому воспротивились, и таким образом Тома был лишен этого ему налитого вина. И так как он чувствовал жажду, то рассердился.

— Сын мой, — сказал тогда капеллан с большой кроткостью, — пожертвуйте это Господу, это вам зачтется!

Так говоря, он прижимал к себе руку Тома, и Тома, уступая этому почти что нежному пожатию, сделал усилие, чтобы смирить свой гнев.

— Да будет так, раз это вам угодно, отец мой! — сказал он, немного помолчав, и чуть не вслух сказал себе: «Мне, впрочем, сдается, что я могу еще малость потерпеть жажду, так как то вино, что пьют в раю, надо полагать, получше вина из «Танцующей Черепахи».

Духовник, не расслышав, продолжал свои назидательные речи.

— Сын мой, — говорил он, — вы простили этому стрелку, лишившему вас питья. Слава Господу, милостиво давшему вам простить! Скажите же мне теперь: прощаете ли вы также всем вашим врагам, без исключения, все их проступки против вас?

— Ну да! — искренне молвил Тома и снова подумал: «Я не в убытке, если и враги мои также мне прощают! Ведь их проступки против меня словно тоненькая соломинка, а мои проступки против них подобны толстенному бревну…»

При этом он грустно улыбался, ибо в памяти его всплывали сестра его Гильемета и прежняя его милая Анна-Мария, а также малуанские горожане, и испанцы из Сиудад-Реаля, также и из Веракруса, и столько встреченных на море команд — и Хуана…

Мечтая и размышляя таким образом, Тома все шагал тем же спокойным шагом, нимало не задумываясь о пути, которым следовал. И поистине чудесно было видеть этого человека, — столь гордого некогда и упорного, — в такой мере успокоенным близостью смерти и как бы уже проникнутым величавой безмятежностью могилы.