Алексей Витаков - Проклятие красной стены

Напомнил о себе голод. «И то дело!» — Савва улыбнулся, хлопнув себя по животу. Он вспомнил про убитого волка. Мясо еще должно быть годным, поскольку ночи холодные, а дневное солнце не жаркое. Наново запалив костер, он сразу подбросил дров побольше, чтобы горели впрок, и направился в ту сторону, как ему казалось, откуда вчера пришел на делянку.

Но, прокружив больше часа, он снова вернулся к тому же месту. И слава богу. Могло быть и хуже. Присел на корточки, чтобы нарвать ягод и хоть как-то подкрепиться. Но от одного их вида в животе так забулькало, что пришлось сразу оставить эту затею.

Сиди не сиди, а помощи ждать неоткуда. Он снова поднялся на ноги, прищурившись, посмотрел на солнце, стараясь сориентироваться, и пошел, строго в локоть забирая левее, чтобы вновь не сделать бесполезный круг. Но уж коли есть в тайге сущность по имени Кружало, то в тот день она оказалась именно в том месте. Савва много раз слышал от бывалых людей, да и от отца: ежели Кружало кого извести вздумает, то подобру не отцепится.

Битых четыре часа он ходил по лесу, шатаясь от голода и усталости, пока вновь не очутился на той же самой делянке. «Да чтоб тебя, окаянная! Откель ты на мою голову?!» Вконец обессиленный, он уселся возле прогоревшего костра и уронил голову на грудь.

За слабостью быстро приходит сон. Его сморило раньше, чем солнце начало опускаться за верхушки деревьев. Несколько раз налетал мелкий, но противный до тошноты дождик. Савва вздрагивал, просыпался, вновь проваливался в дрему, но ненадолго, поскольку страх полностью овладел всем его существом и не давал спать.

— Так, бес меня задери, если делянка, значит, должна быть где-то рядом река! Но почему я никак не могу на нее выйти?! Кружало, да отпусти ж ты меня, кривая твоя нога…

Действительно, сказывают, Кружало — это что-то среднее между дедом и березовым пнем. Вместо ног у него два корявых корня, правый сильно меньше левого. Но врут те, кто видел. Почему именно правый меньше, — а может, левый? Тьфу ты, да какая разница? Кружит по кругу, от того что все время в ту или иную сторону его тянет. Вот и все тут. А разгадать бы впрямь: какая нога-то? Может, и выбраться можно будет?

В который уже раз за прошедшие сутки он заставил себя встать и развести огонь. Размазывая по грязным щекам слезы, вновь обустроил лежанку для ночлега и уплотнил навес, твердо решив, что назавтра пойдет искать реку.

Во сне одурело разевал клюв красный петух, но звука опять не было слышно. И почему-то Савва твердо знал: этот петух — вовсе и не петух никакой, а самый что ни на есть загробный пламень, который вылетел из трещины в земле и хочет его клюнуть, а потом утащить в подземелье. Он закрывался руками, отбрыкивался, прогонял его криком, но тот только увеличивался, становясь выше самых больших сосен и елей. Несмотря на то, что сон был совсем как явь, Савва понимал, что спит. И силился проснуться. Со стоном. С хрипом. «Ы-ы-ы!..» Удалось.

Кругом все та же ночь. Нет, не совсем та же: дождь куда-то наконец запропастился, пошел по бабам, да и ляд бы с ним. В небе похвалялась телесами полная луна. А такой всяко надо светить, а то с ума сойдет, ежели в глаза бросаться не будет. «Тьфу на тя! Расшеперилась, бесстыжая!» Савва погрозил зачем-то луне кулаком и отвернулся, уставясь в темноту. Но и темень строила рожи в мохнатом ельнике, кривлялась и ухала… «А-а-а! Чтоб лешаки вас всех в копли!..» Дотянувшись до сучьев, он подбросил их в костер и уткнулся в согнутые колени, чтобы не видеть и не слышать обступившей его со всех сторон ночи.

До утра уже не спал, сидел, сцепив зубы. Только начало светать — подхватился, сделал по нескольку шагов в разные стороны, пытаясь определиться с направлением. Влез на сосну, которая сохранила для него остатки котомы и огниво. По верхушкам деревьев увидел, что прямо от солнца, к закату, лес как бы проседает и становится гуще. Это признак либо воды, либо оврага. Уже слезая, не в силах дождаться безопасной высоты, позабыв об осторожности, спрыгнул. И сильно потянул ногу. «Твою ж разъети!..» Покатался по сырой земле, да не в присказку «сырой», а самой что ни на есть, осенней. Повыл, поскулил, поревел ревмя да и поковылял, еле ступая на калечную ногу.

Там, куда он шел, и впрямь оказалась река. Узкая, мелкая и страсть какая холодная, словно где-то недалеко лежала большая льдина. «Счас я, счас! Только дух чуть переведу!» — уговаривал он сам себя, потирая больную ногу, но глазами уже выцеливал каждый камень на дне речушки, прикидывая, где может стоять рыба. Чему-чему, а этому его отец обучил. Да и не только этому. Силки ставить, ямы волчьи рыть и даже медведя из берлоги поднимать. Но последнее только рассказывал. Отец никогда не брал с собой сына, когда шел на Хозяина.