Иван Дроздов: Баронесса Настя

Фира, поджав под себя ноги, сидела в углу дивана и молча крутила на пальце какой–то брелок. Настя, не извинившись, сняла с себя платье и пошла в ванную комнату под душ. Она долго стояла под прохладными, секущими тело струями. Фира её раздражала. Девица эта не по годам умудрённая и практичная, сердитая на весь свет, казалось ей чужой, неприятной и даже в чём–то враждебной. «Но и с ней, — говорила себе Настя, — я буду мила, ласкова, — и, может быть, растоплю её сердце».

Возмущал её Роберт, и теперь уж не просто возмущал: она начинала его ненавидеть, и в душе зарождалось желание мстить ему за обман и предательство, которое, как она всё больше понимала, он, конечно же, совершил с этим переездом.

Садитесь сюда, — показала ей Фира на кресло у зеркала и пододвинула ящик с жужжащей крыльчаткой. Через сетку в раструбе нагнетался горячий воздух и сушил волосы. Это была новинка, в Германии Настя такого не видела.

Вошла служанка, что–то шепнула на ухо Фире, та взбеленилась и снова стала на неё кричать.

— Сюда, сюда принесите постель, а с моей тётушкой ничего не станет! Она сто раз умирала, — ей доктор поможет!

И вдруг преобразившись в смиренную и покорную, обернулась к Насте:

— Вы позволите мне переночевать здесь? Устала я от них. Только и слышишь: умирает тётушка, потерял сознание дядюшка! А придёшь к ним в комнаты — не пускают! Доктора, консилиум и ещё кто–то. Роберт, мой кузен, всем верховодит. А-а!.. — Фира махнула рукой. — Уж скорее бы!..

Служанка принесла постель, раскинула на диване.

Настя ушла в спальню и, облачившись в длинную ночную рубашку, нырнула под одеяло.

Южный вечер лишён тех многочисленных переходных, едва уловимых красок, какие бывают, например, в средней полосе России. Туг темень падает сразу, будто там в вышине что–то разверзлось. Холмы за окнами вдруг почернели, и над ними неярким холодным огнём заалело зарево. Окна темнели на глазах, и в комнате сгущался сумрак.

— Можно к вам в постель? — раздался голос Фиры.

— Да, да — конечно. Ложитесь, места хватит.

Фира прошлёпала босиком по полу, кошкой вспрыгнула на кровать и, скользнув под одеяло, вдруг присмирела. Было слышно, как она дышит — неровно и взволнованно.

— Можно с вами откровенно?

— Сделай милость. Я буду рада.

— Откровенность — не мой стиль. Я людей не люблю и даже боюсь их. Не верю я и вам — до конца не верю, как себе, но я не могу оставаться наедине со своими мыслями. Устала от них.

— Я рада, что ты мне доверяешь. Готова помочь тебе, если, конечно, будет необходимо.

Фира прильнула щекой к груди Насти и забилась в конвульсивных рыданиях. Из груди её со всхлипами и визгом вырывались слова — то английские, то немецкие, а то и ещё на каком–то совершенно непонятном языке.

— Роберт, Роберт… Подлец и негодяй! Уходит в дом чикагского банкира. Он женится на деньгах, на банкирском доме, где будет управляющим совета директоров.

Успокойся. Вытри слёзы и расскажи толком, — на ком он женится, когда. И если он её любит, то пусть уходит! А ты молода, красива. Посмотри в зеркало, когда ты не плачешь. Тебя любой принц полюбит. Только не плачь. Печали нас старят, уводят с лица румянец.

Фира постепенно успокаивалась, затихала, грудь её лишь изредка сотрясалась рыданием. Заговорила тише и внятнее.

— Простите, когда я волнуюсь, говорю на идиш. Это язык моих предков, но я его не люблю и плохо знаю. Я буду говорить на немецком, ведь вы немка.

— А сколько языков ты знаешь?

— Я с тётушкой объездила много стран, и всюду за три–четыре месяца осваивала язык. Я понятливая и память у меня хорошая.

— А дядюшка? Он серьёзно болен?

Да, очень, очень болен. У него — сосуды. Как услышит новости с биржи о курсе акций, о движении ценных бумаг, — сразу начинается маета, а потом — весь набор: сердце, голова, врачи, уколы, таблетки.

— Но зачем же он слушает эти новости?

— Он очень богат, а чем богаче человек, тем больше забот и тревог.

— А тётушка? И она больна?

Тётушка — кобра трёхголовая, я её ненавижу! Разъелась до безобразия. Ей сделали персональное кресло, но она и в него не может втиснуть свой зад. Только и слышишь: ох да ох! Только и снуют врачи, адвокаты.

— А зачем же адвокаты?

— Она переводит на себя всё — деньги, заводы, гостиницы… Дядя ещё не умер, а она уже все оформляет. Боится завещания. В день раз десять спросит: «Где завещание, — покажи!» А он сморщится, как от зубной боли: «Нет завещания, нет!», и хватается за сердце. А она повернётся к двери, прошипит: «Чтоб ты сдох, вонючий козел!» и уползает…