Юханан Магрибский - Сказка о востоке, западе, любви и предательстве

Пальцы её скользили по водной глади, а глаза невольно считали отражённые в ней звёзды, когда вдруг послышались шаги, и приглушённый оклик: «Сударыня!». Она неслышно встала и подошла к условленному месту, мраморной площадке, окружённой высокими колоннами и изящно выкованными подставками, в которых тлели угли, разливая ровный, тускло-алый свет. Среди колонн стояли двое мужчин. После мгновенного замешательства Изольда узнала в одном Шарля, второй же был одним из сотен асиньонцев, неотличимым от толпы прочих: довольно высок, худощав, с длинным хищным носом и вскинутыми бровями. Лицо казалось смутно знакомым, но герцогиня не желала больше прятаться в благословенной тени сада: она шагнула вперёд, приветствуя гостя благосклонным и чуть надменным кивком.

— О, милостивая! — воскликнул купец, едва завидев её. — Как счастлив я, что ты откликнулась на мою просьбу! Нет в этом мире ничего важнее для меня!

Герцогиня благосклонно кивнула, и чуть улыбнулась тому, как хмурился Шарль, не одобрявший всей этой затеи.

— Что ж, гость, ты говорил, что должен мне сказать слова необычайной важности. Говори же, я слушаю.

Купец молчал, и счастливая улыбка исчезла с его лица. Помедлив, будто в растерянности, он воскликнул:

— Но милостивая! Как я могу говорить, когда этот благородный муж стоит рядом и слышит каждое слово! — его лицо выражало полное отчаяние.

— Я не отойду ни на шаг, — тут же с холодной решимостью ответил Шарль, и весь его вид говорил о том, что он не отступит, даже если Изольда прикажет исполнить просьбу купца, и от этой упрямости и надёжности Шарля, герцогиня почувствовала себя спокойней.

— Говори, купец, — ровным голосом велела Изольда, — или уходи прочь.

— Хорошо, милостивая. Известно ли тебе, что все богатства, какими только славна Асиньона издревле добывались трудом караванщиков, которые днём и ночью гнали по жаркой и каменистой пустыни караваны с товарами из Лакхвы, до которой доходят из великих степей торговцы шёлка, из цветущего Хайама, в который приходят корабли из далёких земель и привозят пряности, кость и сандал, из Бульмета, города, прославленного своими искусниками, которые вырезают узоры из кости и дерева столь тонкой работы, что никто, увидев их однажды, не смеет говорить, что видел что-то столь же прекрасное, созданное рукой человека, из Асадонии, где из моря достают вкуснейшую рыбу, устриц и жемчуг, какого не сыщешь больше нигде, и ведут они свои караваны в вечном страхе, что нашлёт на них Всевышний, как проказу, лихих людей, или ветер поднимет песок и пыль и залепит им глаза, и собьёт с дороги, или пересохнут колодцы и ручьи, которые каждый из них знает наперечёт, или что добрые жители Асиньоны разгуляются и раскричатся, и отнимут их товары, не заплатив. Тяжела жизнь караванщиков, милостивая, однако теперь не водить им караваны ни в Лакхву, ни в Хайам, ни в Бульмет, и обнищает цветущая Асиньона, как мельчает и сохнет озеро, когда ручьи, питавшие его, выбирают себе другую дорогу. Однако, милостивая, знай, что мне был сон, в котором привиделось мне, что в дни солнцестояния, я будто бы вёл караван из Лакхвы в Асиньону, и нагружен он был дорогими подарками, и, когда думал я о подарках, я вспоминал о тебе. Однако же, милостивая, тебе известно, как известно это и мне, что светлый герцог, муж твой, запретил вести караваны в Лакву, и сказал он, что пока и Асиньона, и Лакхва не станут служить одному царю и одному богу, не допустит он меж ними караванов, и, да простится мне дерзость моя, есть в моей душе сомнение, мутное как прокисшее вино, что не сможет благочестивый король Филипп к этому сроку покорить гордую Лакхву.

Купец замолчал, и, обхватил одной ладонью другую, прижал их к груди, поднимая на Изольду умный взгляд, в котором герцогиня увидела лесть, надежду и страх.

— Ты видел сон, купец. Что есть сон некрещённого, как не игра бесов? Забудь его, и тогда знай, что караван ни до Лакхвы, ни до других городов не пойдёт, покуда не будет на то воли его светлости, герцога Жоффруа Асиньонского, Богом мне данного благочестивого мужа!