Виктория Дьякова - Псевдоним «Эльза»

Она подняла голову, взглянула на него – он уговаривает её или себя?

– Как оно кончится, когда все говорят, что на пороге – война! Ты для того настаиваешь, чтобы мы уехали, что знаешь, сюда придут большевики? – спрашивала она с тревогой. – И этот мой дом тоже им достанется, как и дом в Петербурге, дача на Каменном острове, и его они разграбят? Мой единственный родительский дом?

Она уже не могла сдерживать себя, слёзы покатились по щекам. Маннергейм молчал, прижав её голову к себе.

– Война неизбежна, ты права, – проговорил он глухо. – Но мы намерены драться, это настроение во всех слоях общества, много добровольцев, есть и вооружение. Мы заручились серьёзной международной поддержкой. Сталину дорого обойдется его авантюра, он даже не представляет себе насколько. Он обломает зубы о маленькую Финляндию, в которой ещё жив старый русский имперский дух и прежняя русская отвага. Наши солдаты не чета их скопищам безмозглых баранов под красными звёздами, которых они гонят стаями под пулеметы. Каждый наш солдат, который защищает родной дом, родной хутор, родную землю, отца и мать, детей, – он стоит тысячи их. Но прольется кровь. Сталин хочет крови, его государство не может существовать без крови, и он добьётся своего. Но мы не сдадимся. Мы будем драться за каждый клочок земли, яростно и смело, как когда-то дрались под флагом русского царя, но Финляндия никогда не станет большевистской. Красным здесь не место. Хельсинки никогда не переименуют в честь какого-то кровавого вождя, как они варварски поступили с Петербургом. Пока я жив, на этой земле люди всегда будут помнить о Боге, о сострадании, о чести, как когда-то и в России, пока мракобесие в ней не одержало верх над разумом и добротой. Не думаю, что Сталин дойдёт до Коуволы, скорее всего, не дойдёт, я не допущу этого. Ты мне веришь, Маша? – он приподнял её голову, взглянув в глаза. – Твой старый родительский дом сохранится, Оле присмотрит за ним, пока ты будешь лежать в клинике. И мы ещё прокатимся с тобой верхом вдоль озера, моя принцесса, как когда-то по тенистым аллеям Павловского парка. Ты помнишь?

– Конечно, – прошептала она. – Твоя лошадь в яблоках всегда обгоняла мою. А ещё эти перья на шляпе! Они цеплялись за ветки и очень мне докучали. Зина знает, что мне предстоит ещё одна операция? – спросила, чуть помедлив. – Ты написал ей?

– Я не счёл себя вправе, – ответил он. – Ты сама это сделаешь, если сочтёшь нужным. Ты хочешь, чтобы она приехала из Парижа? Я это устрою.

– Мне было бы не так одиноко, – призналась она. – Её бесконечные рассказы о Набокове, об их ссорах с Верой, о жизни русской эмиграции во Франции, я частенько уставала прежде от её болтовни, но в тяжёлую минуту это хороший способ отвлечься. Не думать о страшном. А мне страшно, Густав. Меня пугает то, что должно произойти.

– Но и так как есть, продолжать нельзя, – возразил он. – Тебе становится всё хуже с каждым днем. Это кончится очень плохо. Надо попытаться ещё раз, Маша. Напиши Зине. Я позабочусь, чтобы письмо доставили быстро. Пусть приедет. Её встретят и разместят. Да, княжна Зинаида Борисовна – шумная особа, но если она будет с тобой, мне и самому будет спокойнее. Сейчас много дел в Совете обороны. Я смогу больше заниматься делами, а Зина будет сообщать мне всё важное, что происходит с тобой, – заключил он.

– Ты надеешься на Гитлера? Как можно! Он же социалист, – достав платок, Маша вытерла слёзы с глаз.

– Да, ты права, к сожалению, власть в Германии сейчас принадлежит национал-социалистам. – Маннергейм отошел к камину и сел в кресло напротив, погладив Магду по спине. – Но сохранились круги, которые придерживаются вполне буржуазных взглядов, Геринг имеет с ними связи, и именно эти круги оказывают нам содействие. Это и крупные промышленники, и банкиры, они никуда не делись, социалисты вынуждены считаться с их интересами. Внутренний террор, который произвёл в своей стране Сталин, Германии, по счастью, не грозит, и это даёт нам надежду. Но основные наши союзники – это демократии, конечно. Нейтральные страны. Швеция. Монархии. Англия, в первую очередь. Я думаю, они окажут нам прямую поддержку. Тем более сейчас, когда после заключения пакта с Советами и вторжения Германии в Польшу, Англия официально вступила в войну.

– Мне страшно, Густав, – призналась она, опустив голову. – Я уже как-то привыкла к такому убогому существованию, смирилась. Сломалась, возможно. Я не чувствую в себе сил на решительный шаг, я боюсь, я не справлюсь.