Игорь Болгарин - Последнее плавание капитана Эриксона

Видимо, обида жгла душу Эриксона: кочегар задел его за самое сокровенное, святое.

– Устала слушать? «Разговорился старик»…

– Нет, отчего же! Я никогда про такое не думала, – созналась Элен. – Вот про зависть. Что, она тоже в каждом человеке живет?

– Обязательно. Ее достатком, способностями надо подкармливать. Тогда она не сильно высовывается наружу, молчит. – Он на какое-то время задумался и продолжил: – Я вот что вспомнил. Надо бы выбросить из головы, как окурки из пепельницы. А не выбрасывается. Был у меня приятель. Больше того, думал, что друг. Высокое слово! С малых лет дружили, один хлеб пополам делили. Но однажды он плюнул мне в душу. Просто так плюнул, без причины… Нет, не так, – поправился он. – Это я так думал, что без причины. Но она у него была. Много лет он мне завидовал, что я упрямо иду по земле. А она неровная: споткнусь, упаду, поднимусь и снова иду. А он сибаритствовал, развлекался с дамами, сладко ел, сладко пил. Я по кроне, по кроне… кочегаром плавал, потом рулевым. Стянулся на «Эскильстуну». Иду. А он семью на мужские шалости променял. Вроде и дети есть, только он от них вдали. Я помогал ему, как мог помогал. А он принимал это как должное. Все пытался сам вровень со мной встать. Не получалось. Постепенно и накопилась она у него в душе эта зараза – зависть. Не скажу, что был он неспособный. У меня дела идут, а он все больше при мне. За что сам не возьмется, не получается. Все куда-то не в ту сторону выворачивается, все в жизни мимо него проходит. Вот он и… как бы это помягче сказать?.. вымыл моим кофе свои руки. Нет, даже хуже! Плюнул в душу!

– Но почему же Бог его не наказал? – искренне спросила Элен.

Эриксон едва заметно устало улыбнулся.

– Возможно, Господь не снисходит до таких малостей? А, быть может, Он с самого начала не положил в его душу те самые зернышки. Вот он и живет, и даже вполне себе комфортно. Извини, он меня больше нисколько не интересует. Вот и времени с тех пор уже немало прошло. И обиды на него вроде бы нет. Просто случилось и случилось. Еще один урок жизни. Это как бывает: проплывет мимо парохода старая трухлявая, никому уже не нужная лодка. Проплыла и забылась. А ведь она когда-то была кому-то нужна, на ней прошел чей-то кусок жизни… Вот и вся сказка. Интересно?

– Даже очень.

– А зачем я тебе все это рассказал, не знаю…

– Мы говорили о зависти, – напомнила Элен. – Вас рассердил кочегар?

– Возможно. Он с таким демонстративным удовольствием помыл кофе руки, все равно, что плюнул в душу. Да и камень в окно – из того же ряда. Нет, пожалуй. Осколки собрал, стекло вставил – и забыл. А такое долго не забывается. Ты помнишь, что он при этом сказал? «Ты выше на ступеньку». Да, всего лишь на ступеньку! Но из-за этой ступеньки мне завидует не только он. Понимаешь, с той ступеньки начинается независимость. Я уже могу себе позволить никому не завидовать, потому что я к этому пришел. Я выше зависти, понимаешь? Мое тело стало почти стальным. По крайней мере мне так кажется. Меня просто так уже не согнуть… Если б ты только знала, какая каменистая и тяжелая была к этому дорога. Ноги в кровь, сил нет, а я шел…

Он давно отвернулся от Элен, смотрел вперед, на проплывающее под винтом его «Эскильстуны» море. И все говорил и говорил, скорее сам с собою, чем с Элен, подчиняясь внутренней потребности выговориться, в чем-то утвердиться, освободить от каких-то сомнений свою душу.

Элен стояла чуть сзади и все еще держала в руках давно остывшую чашку.

– Скоро ты увидишь тех, кто бросает камни. Посмотришь, много ли у них хлеба, – продолжил он. – Они думают, революция даст им хлеб. Все ли они знают, что хлеб родится в поле? И его еще надо вырастить. А это очень нелегкая работа. И камни тут ни к чему. Просто, надо работать – в жару и в стужу, до седьмого пота, до кровавых мозолей… Ты была молодая, глупенькая, многого не понимала. Тебе это простительно. Надеюсь, теперь, с возрастом, ты уже многое поняла. В жизни все просто: надо идти и идти. Если не будешь жалеть сил – придешь. И тогда тебе не придется спать на скамейке и расплачиваться своим телом за кров.

Он смолк. Он сказал все, что хотел сказать: может быть, ей, но, скорее всего, самому себе. И протянул руку за чашкой. Но Элен уже здесь не было. Она ушла, вероятно, тогда, когда в рубке появился рулевой.

Обернувшись, Эриксон увидел его, всегда спокойного, молчаливого. Тот положил руки на штурвал и легонько отодвинул капитана.

Была уже ночь. Луна еще не взошла, и небо было усеяно крупными звездами. Такие нечасто увидишь в здешних широтах. Ветер затих, и они неторопливо плыли по черной воде.