Борис Попов - Болгарская неожиданность. Книга 5

Гуца встряхнулась, резво вскочила с табуретки и широко разинула рот, явно намереваясь опять заорать на мужа, но из могучего прежде горла вырвалось лишь жалкое шипение. Она повторила попытку, результат был тот же.

Бабенка упала назад на стул, как-то вся передернулась и жалко улыбнулась. В психологии это зовется ломка динамического стереотипа. Потом тихим голосом спросила супруга:

– Ванча в кухне?

Пламен еще озирался с диким видом, и поэтому ничего не ответил.

– Беги туда, дочка, – поработал за него боярин, – тебе будут рады, – и Гуца отправилась на кухню.

А к нашему столику уже приковылял, опираясь на клюшку, какой-то зачуханный хромой дедок с куцей бороденкой и прошамкал:

– Сынки, продайте хоть чуть-чуть еще вашей мандрагоры! У меня аж там, – он ткнул пальцем пониже живота, – во время сна зашевелилось! А там уж лет десять как стихло все… Я думал, что это мое хозяйство совсем уж негодное стало! Враз добегу домой, может хоть удастся старуху перед моей смертью напоследок порадовать.

– Дед Банчо, – поразился наконец-то очухавшийся Пламен, – ты-то куда? Ты ж, когда еще в 1072 году против Византии бунтовать ходил, и тебя в ногу ранили, и тогда уж далеко не молод был! А с той поры уж больше двадцати лет прошло, я уж и вырасти, и повзрослеть успел.

– Молчи, щенок, – цыкнул на него старик. – Не твоего ума дело! Зелен ишшо!

– Иди домой, дед, – посочувствовал старичку Богуслав, – будет жена рядом, все опять и получится. Вспомнишь, как в юности у вас было, и все как прежде получится. И гляди не спеши! Не дай Бог, упадешь, да здоровую ногу поломаешь, упустишь свою нежданную радость.

– А успею?

– Разумеется!

Дед быстренько ухромал, все-таки опасаясь упустить свой последний шанс. Пламен куда-то умелся следом.

– Может зря ты его в этом намерении укрепил и поддержал? – взялся оспаривать решение побратима я. – Не помер бы дедок от усердия, таких случаев немало. Сердчишко уж поди еле бьется, голова вон вся трясется.

– А ты как сам бы хотел помереть? На взлете, в напряжении всех физических сил и с ощущением счастья в душе, или тихо издохнуть, зарывшись в тюфяки и перины под охи и вздохи домашних? – прищурившись спросил Богуслав.

– Конечно на взлете!

– Вот и помалкивай! Не твоего ума, и зелен ишшо, как дед Банчо говорит!

Мы расхохотались.

– И сам подумай, здесь ведь подолгу новости обсуждают, – подлил масла в огонь Слава, – а что бы ты хотел услыхать с того света из этой корчмы о своей кончине? Как с неделю говорят: дед Банчо завонял и в собственной вони задохся, да от этого и помер, или: такой мужик из жизни ушел! На жену залез, и отправился от усердия в мир иной! – годами поднимая бокалы с вином за твою мужскую доблесть, дожившую с тобой до преклонных лет?

Тут возразить было нечего, и я только развел руками.

Из кухни донесся заливистый женский смех.

– Как думаешь, с чего там веселье? – спросил меня Богуслав.

– Да, наверное, Гуца удачно золовку придушила и теперь веселится, – предположил я. – Кричать-то она не может, а злоба выхода требует. Вот она ее и того!

Тут Гуца выскочила из кухни и унеслась.

– А сейчас она куда отправилась? Да еще так быстро! – недоумевал боярин.

– В бега подалась, и торопится успеть, пока ее злые поселяне вешать не взялись, – объяснил я.

И мы опять расхохотались.

К нам степенно подошла раскрасневшаяся и счастливая Ванча, присела.

– Слышь, болярин, ко мне сейчас Гуца подошла, и поговорили мы с ней по душам. Ты, говорит, старшая нашей семьи, нас, ленивых дураков, и кормишь, и поишь, не отказывай нам и дальше в добрых и мудрых советах, и поклонилась мне в пояс! Такое отношение от невестки многого стоит!

Потом извинилась за прежние грубости, это все говорит из-за Пламена, очень уж он ее своей ленью и нерадивостью бесил. Она привыкла, чтобы мужчина, вроде как ее отец, от зари до темна какой-то работой был занят, а не бездельничал. Договорились отныне в крепкой узде мужа и брата держать, чтобы работал, как все, а станет отлынивать, жрать ему не давать.

Гуца узнала, чего по хозяйству требуется сегодня переделать, я-то ведь усталая приду, зачем меня дальше умаивать, попросила ее курей покормить. Потом спросила моего позволения у родителей для нас трехмесячного поросенка взять на откорм, чтобы его к Рождеству заколоть, да окороков накоптить.

И так близка она моему сердцу стала, будто давно потерянная доченька объявилась! Схватила я ее, к груди прижала, всегда ведь дочку иметь хотела, да не дал Господь! Я чуть не расплакалась!