Александр Лысёв - Судьба русского солдата

Гроза началась, когда они выбрались на дорогу с твёрдым покрытием. Началась совершенно по-питерски, неожиданно – поскольку как с утра распогодилось, так ни днём, ни даже в начале вечера ничто её больше не предвещало. Далёкие всполохи прочертили горизонт совершенно внезапно. Резко потемнело. Как будто и не бывало в здешних широтах никогда никаких белых ночей. Фары «Нивы» выхватывали только светоотражатели на столбиках по обочинам дороги. А затем стеной ударил ливень.

– Господи, какое счастье, что просёлок успели проскочить, – вглядываясь в мутную пелену перед собой сквозь лобовое стекло, по которому молотили взад и вперёд «дворники», говорил Олег. – Ливануло бы так в поле или в лесу, никакой внедорожник бы не помог. Завязли бы намертво.

Златков откинулся в кресле. Позади прокатилось ещё несколько раскатов грома. Казалось, плацдарм провожал их артиллерийской канонадой. По крайней мере, такое сравнение мелькнуло у Алексея в голове. Это вызывало разные чувства – от символических до жутковатых. Искоса глянув на сосредоточенно рулившего друга, он не стал отвлекать его разговорами.

Посветлело, как только выехали на Кольцевую автодорогу. А ещё через несколько километров пошёл совершенно сухой асфальт – никакой грозы здесь и в помине не было. Стояла уже ночь, когда они въехали в гаражи, расположенные вдоль железной дороги на Витебском проспекте. Олег припарковал машину напротив ворот своего бетонного бокса, открыл ключом прорезанную в металлических воротах дверь, зашёл внутрь и включил свет.

– Лёха, заносим всё сюда…

Медальон они пилили. Перед этим некоторых усилий стоило вытащить его из казённика карабина. К счастью, он в нём не раскололся. Да и вообще, от процесса извлечения ожидали гораздо больше трудностей. Но и это ещё не всё – медальоном в карабине сюрпризы не ограничились. Протирая вынутый эбонитовый пенал, Рязанцев обнаружил сложенные в несколько раз почерневшие кусочки бумаги на той его стороне, которая прилегала к внутренней части казённика. Олег пинцетом развернул ветхие остатки всего в два пальца шириной и тут же придавил их двумя стеклянными пластинами. Слепил стёклышки между собой пластилином. Вооружившись лупами, под яркой лампой, низко подвешенной от потолка в светоотражающей полусфере, они принялись изучать очередную неожиданную находку. Смотрели на просвет под разным увеличением, поворачивали с двух сторон. Кроме нескольких едва различимых букв, выведенных карандашным грифелем крупными каракулями, на извлечённом кусочке больше ничего не было.

– Глухарь, – произнёс Олег, откладывая лупу. – Прочитать такое в таком виде, конечно, нереально…

Златков утвердительно кивнул и протянул другу медальон. Тот бережно закрепил его в небольших тисках и начал аккуратно надпиливать крышечку маленькой пилкой. Откручивать крышку они побоялись, чтобы не повредить вложенную трубочкой свёрнутую записку – вдруг она прилипла к крышке…

Переполнявшие Златкова и Рязанцева час спустя эмоции сложно было бы описать. Они сидели друг напротив друга, а под яркой лампой на столике между ними лежала извлечённая из медальона записка. На хорошо сохранившемся, лишь чуть пожелтевшем, стандартном бланке ясно читались аккуратно вписанные остро отточенным карандашом все данные найденного бойца:

«Кровлев Фёдор Ефимович, старший сержант, 1895 года рождения».

Адрес, данные родственников, каким РВК мобилизован – всё было видно прекрасно. Боец был из Ленинграда. Это была невероятная удача.

Златков и Рязанцев подошли к разложенным на полочке при входе пакетам с останками. Присели на корточки, переглянулись. Златков прикрыл их плащ-палаткой. После некоторого молчания Рязанцев тихо произнёс:

– Царствие тебе Небесное, Фёдор Ефимович…

Вторая дивизия народного ополчения формировалась в июле 1941 года. В число ленинградских предприятий, с которых уходили в эту дивизию добровольцы, вошёл и вагоностроительный завод имени Егорова, что располагался на углу Заставской улицы и Международного проспекта.

– Не спеши, Фёдор Ефимович, – почти перегнувшись через стол, говорил толстый румяный человек с большой красной лысиной. Обвёл короткопалыми руками заваленный бумагами стол:

– Ты посмотри, сколько дел. И ведь это тоже будет фронт. Да-да, самый настоящий производственный фронт. Как заводу без таких, как ты? Ты ведь отличный инженер, Фёдор Ефимович…

– Примите, пожалуйста, дела, – коротко произнёс Кровлев и поднялся со своего места. Посмотрел на истёртую кожаную обивку стула со множеством забитых в неё по краям медных гвоздиков с рифлёными шляпками. Стул был массивный, дореволюционный. Таких в заводоуправлении сохранилось ещё немало. Кровлев одёрнул полы тёмно-синего пиджака, поправил галстук и поднял глаза на начальника: