Станислав Вольский - Завоеватели

— Заплатила, клянусь пресвятой девой, все заплатила! — причитала женщина, не выпуская поросенка из рук.

— И на тридцать фунтов надула, клянусь пресвятой девой, надула! — не унимался сеньор, изо всей силы дергая поросенка за передние ноги.

Поросенок визжал на весь базар, сеньор кричал, женщина причитала. Через минуту за спиной спорящих появился альгвасил и строго произнес:

— За непотребное поведение платите по одному реалу штрафа с каждого!

От удивления и испуга женщина разжала руки. Задние ноги поросенка очутились на свободе. Сеньор рванул к себе добычу, сунул ее под плащ и быстро скрылся в толпе, а женщина начала ругаться с альгвасилом.

Посреди площади, как раз там, где кончались ряды телег и начинались ларьки с мануфактурой и галантереей, была поставлена высокая сорокаведерная бочка. На ней стоял тощий монашек, а рядом с бочкой сидел на стуле толстый бритый человек в белой рясе доминиканского (монашеского) ордена и перебирал пачку каких-то бумаг. Тонкий монашек пронзительным голосом возглашал на всю площадь:

— Слушайте, братья и сестры! Слушайте, братья и сестры! Его святейшество отец наш папа прислал из Рима почтенного отца Бартоломео. Отец Бартоломео привез с собой индульгенции. А индульгенция, как вы знаете, — это отпущение грехов малых и больших, грехов извинительных и грехов смертных. Отпущения эти подписаны его святейшеством и снабжены восковыми печатями. Всякому купившему индульгенцию по кончине его святой Петр отворит ключом своим райские двери и впустит его в рай невозбранно. Если далее самый большой грешник купит индульгенцию, ему нечего, бояться смерти: при жизни он получит прощение, а после смерти ангелы оденут его душу в райские одежды и поведут на такой пир, какой вам и не грезился. Покупайте индульгенции, покупайте индульгенции, покупайте индульгенции! Один дукат [4] Дукат — около 6 рублей 50 копеек. за штуку, один дукат за штуку, один дукат за штуку!

Около бочки собралась большая толпа. Люди перешептывались, считали деньги и советовались: купить или не купить.

— Больно уж они дорожатся, — говорил один. — Дукат — шутка сказать! За один дукат наш падре [5] Падре — священник. меня сорок раз исповедует и причастит, и прощение мне будет такое же. Если по два раза в год исповедоваться, и то на двадцать лет одного дуката хватит. А я, может быть, и всего-то пять лет проживу.

— Да ведь индульгенция-то с печатями, понимаешь — с печатями! — возражал другой. — Наш-то падре, может быть, и наврет, скажет: «Отпускаю грехи», а на самом деле не отпустит. А тут с печатями — значит, без обмана.

Через толпу протискалась толстая купчиха в праздничном шелковом платье и кружевной косынке. Подойдя к отцу Бартоломео, она смиренно склонила голову и спросила:

— Скажите, отец Бартоломео, индульгенция все грехи отпускает?

— Все, дочь моя, — внушительно отвечал отец Бартоломео.

— И торговые?

— И торговые.

— И родительские?

— И родительские.

— И сыновние?

— И сыновние.

— Так уж дайте мне одну штуку. Только вы туда все семейство впишите: и мужа Хозе, и дочь Мерседес, и сына Хуана.

— За все семейство одного дуката мало. Неужели ты думаешь, дочь моя, что святой Петр за один дукат всю эту ораву впускать будет? Что он тебе — лакей, что ли? Давай два, меньше не возьму…

Купчиха подумала и протянула два дуката. Но монах медлил. Он долго рассматривал ее с ног до головы, что-то соображая, и наконец, отодвинув деньги, решительно сказал:

— Нет, не могу. С тебя три дуката взять — и то мало.

— Что же, я человека убила? Или дьяволу душу продала? — обиженно залепетала купчиха.

— Чревоугодие у тебя великое, вот что, — внушительно объяснил монах. — Уж очень ты много ешь, а с каждым куском в тебя по дьяволу лезет. Ты подумай, сколько их в тебя налезло за сорок-то лет! А перед райскими дверями ангелы должны их всех из тебя выгнать. Неужели ты думаешь, что за два дуката ангелы станут с ними возиться?

— А в тебя сколько дьяволов налезло, отец Бартоломео? Ты тоже не худенький, наверное не меньше меня, потянешь, — возмутилась купчиха.

— Я вкушаю во славу божию, а ты во славу брюха, — отрезал отец Бартоломео. — Ну, за три дуката согласна, что ли?

— Разорил, совсем разорил! — причитала купчиха, протягивая три дуката.

Отец Бартоломео начал было вписывать в индульгенцию имена, но потом остановился и спросил:

— А тебе что отпустить — только грехи прошлые или также и будущие?