Поль Феваль - Королевский фаворит

Оставался один Васконселлос, но что мог он сделать один?

Кастельмелор, с этой минуты уверенный в успехе своего дела, созвал собрание двадцати четырех, которые в экстренных случаях могли заменить штаты. Дворец Хабрегас был свободен, и потому местом собрания была назначена обыкновенная зала для совещания.

Отдав это приказание, Кастельмелор велел подать карету.

— Сеньор, — сказал ему Конти перед самым отъездом, — монах в плену, но бывали пленники, которые исчезали из темницы и наводили еще больший ужас, чем прежде…

— Это совершенно верно, — отвечал Кастельмелор.

— Тогда как мертвые, — продолжал Конти, — не покидают своих могил.

— Делай что хочешь, — сказал Кастельмелор, садясь в экипаж.

Граф отправился к Лимуейро.

Королевская комната, где в это время находились королева с инфантом, располагалась в середине тюрьмы. Она имела форму пятиугольника и занимала почти весь нижний этаж маленькой внутренней башни. Небольшая часть ее, отделенная каменной стеной от огромной комнаты, представляла собой смрадную каморку, почти лишенную воздуха и света. Это был номер тринадцатый, который служил камерой для монаха.

После ухода Макароне он бросился на скамейку и долго лежал на ней в каком-то оцепенении.

Пока падуанец находился около него, лихорадочная внешняя твердость поддерживала его, и подобно тому, как утопающий хватается за соломинку, у него появилась надежда на спасение. В уме его быстро составился план избавления, на первый взгляд очень верный и исполнимый, но, хорошенько обдумывая его детали, монах скоро убедился в его несостоятельности.

Можно ли надеяться на обещания этого негодяя Асканио Макароне? Но даже если он исполнит данное ему поручение, прИнессет ли это пользу? Балтазар храбр, и монах хорошо знал его преданность; но он не был хитер; можно ли предположить, что он догадается? Он знает кольцо и знает, что оно принадлежит монаху, но номер тринадцатый ничего не означает для него, и честный Балтазар ни за что не поймет значения этих цифр.

Монах продумал все это и ужаснулся логичности вывода. Каждый раз, как надежда прокрадывалась в его сердце, рассудок тотчас же уничтожал ее. Но уж по природе своей человек склонен надеяться до последней минуты.

Это были нескончаемые мучения, страшно утомляющие и обессиливающие, где надежда была химерой, невыносимой мукой.

Смерть, которая ожидала его, не была только его смертью. Вместе с ним погибнет и его недоведенное до конца дело. Вместе с ним падет законная наследственность на престол, эта поддержка страны. Он потерпел изгнание Альфонса, а дон Педро в тюрьме падет по недостатку поддержки. Его беспечная доверчивость помогла узурпатору: по его вине Браганский дом лишится трона.

И так как монах знал, что всякая узурпация неминуемо влечет за собой внутренние войны и смуты, что его отечеством пытаются завладеть Англия и Испания, то не без основания думал, что его гибель есть вместе с тем гибель Португалии.

Ужасные мысли терзали его душу. Он метался по узкой тюрьме, как хищный зверь в клетке, ощупывал стены, потрясал дверь, пытался расшатать руками массивную решетку окна.

Порой он принимался кричать изо всех сил, называя по именам тюремщиков. Он знал, что эти люди были ему преданы, и по одному его знаку отперли бы двери Ламуейро. Но никто не слышал его криков. Никто не проходил мимо его кельи.

Его услышали только заключенные в соседней комнате инфант и королева.

«Должно быть, тут сидит какой-нибудь бешеный», — подумали они.

Первые лучи наступающего дня, проникая сквозь узкое окно тюрьмы, еще более усилили мучения несчастного. Наступал час, в который народ должен был собраться на площади. Народ ожидал его, и, без сомнения, в эту самую минуту тысячи голосов призывали монаха.

А он не отвечал. Он должен был умереть.

Как это всегда бывает, вслед за лихорадочным возбуждением наступило бессилие. Монах, утомленный и разбитый, упал на скамейку.

В эту минуту до его слуха долетели голоса из соседней камеры. Он поднял голову и увидел луч света, проникавший через отверстие в стене.

Монах поспешно подошел к стене и приложил глаз к отверстию.

Но он ничего не смог увидеть, отверстие было засорено кусками цемента и пылью.

Пока монах прочищал отверстие кинжалом, за стеной снова послышались голоса.

— Только он знал о нашем браке, — говорил инфант, — только он и мог выдать нас.

— Если бы вся Вселенная обвиняла его, — отвечала твердым голосом королева, — то и тогда я сказала бы: нет, Васконселлос не изменник!