Леонид Млечин - Один день без Сталина. Москва в октябре сорок первого

«Город казался холодным, пустым, мертвым, – вспоминал тревожные ночи октября 1941 года полковник Юлий Юльевич Каммер, начальник инженерного отдела штаба противовоздушной обороны Москвы. – Город в кромешной темноте. Не столько видятся, сколько угадываются окрашенные белым кромки тротуаров, столбы и другие препятствия на пути пешехода. Впереди машин бежит безжизненная полоска света, просочившаяся через узкую щелочку в «наморднике», надетом на автомобильную фару. Ходишь, как в дремучем лесу, чуть ли не ощупью».

Уличное освещение давно отключили. Ввели строгий режим светомаскировки. Окна домов были затянуты плотной бумагой или тканью. На фары машин, троллейбусов и трамваев поставили специальные маскировочные сетки. Ввели строгие лимиты на пользование электричеством. Житель Москвы имел право жечь одну лампочку мощностью в пятнадцать ватт на площади пятнадцать квадратных метров, если же площадь комнаты была тридцать квадратных метров, он мог жечь две лампочки.

Утром 16 октября в Москве, впервые за всю историю метрополитена, его двери не открылись. Метро не работало. С третьего контактного рельса сняли напряжение. Поступил приказ демонтировать и вывезти все оборудование метрополитена. Эвакуировали вагоноремонтные мастерские и примерно сто вагонов. (В начале сорок второго все стали возвращать назад в Москву. На территории мастерских открыли дрожжевой заводик, который снабжал столовые метро белковыми дрожжами – еды не хватало.)

Закрытые двери метро сами по себе внушали страх и панику. Метро – самое надежное транспортное средство. Главное убежище во время ежедневных налетов авиации врага. Уж если метро прекратило работу, значит, город обречен…

«16 октября метро не открылось, стояли трамваи, – вспоминал очевидец. – На улицах как-то заметнее стали черные служебные эмки, а автобусы куда-то внезапно исчезли. По набережным Москвы-реки на равном расстоянии друг от друга возвышались на привязи колбасы аэростатов. С наступлением сумерек они медленно, почти незаметно для глаз, беззвучно возносились в небо. И всеобщая оглушительная тишина. Такой тихой Москва никогда не была…»

Трамваи и троллейбусы тоже не вышли на линию. Директоры трамвайных депо доложили своему начальству, что к ним прибыли военные саперы, чтобы минировать оборудование. А ведь с сентября трамвай приобрел военное значение – в вагонах стали перевозить воинские части, доставлять рабочих на строительство оборонительных сооружений. Составили правила работы вагонных бригад в случае воздушной тревоги и химического нападения:

«По сигналу «воздушная тревога» вагоновожатые обязаны остановить поезд трамвая в таком месте, где он не мешал бы уличному движению. Категорически запрещается останавливать поезда на перекрестках улиц и переулков, на мостах, против подъездов крупных фабрик, заводов, складов и гаражей, против зданий пожарных и воинских частей, больниц».

Москва без метро, трамваев и троллейбусов производила пугающее впечатление. Словно она уже умерла, и москвичи присутствуют на похоронах любимого города. Как водится, жителям никто не сообщал, что происходит.

«16 октября, – вспоминал второй секретарь Московского горкома партии Георгий Михайлович Попов, – мне позвонил Щербаков и предложил поехать с ним в НКВД к Берии. Когда мы вошли в его кабинет в здании на площади Дзержинского, Берия сказал:

– Немецкие танки в Одинцове».

Эти слова звучали пугающе. Одинцово – дачное место на расстоянии всего двадцати пяти километров от центра Москвы. Нарком внутренних дел Лаврентий Павлович Берия и первый секретарь Московского обкома и горкома партии Александр Сергеевич Щербаков бросились к Сталину за инструкциями. Тем временем Попову приказали собрать секретарей райкомов партии. Вернувшись вскоре из Кремля, Щербаков объявил своим подчиненным:

– Связь с фронтом прервана. Эвакуируйте всех, кто не способен защищать Москву. Продукты из магазинов раздайте населению, чтобы не достались врагу. Всем прекратившим работу выплатить денежное пособие в размере месячного заработка…

Московский секретарь Александр Сергеевич Щербаков был одним из самых молодых чиновников в высшем руководстве страны и стремительно набирал политический вес. Он возглавлял и область, и город – в ту пору Московский горком подчинялся областному комитету. Один из его подчиненных вспоминал, что «на рабочем столе Щербакова никогда не было никаких бумаг или книг – только аппарат для связи с Кремлем, телефонный справочник и простой письменный прибор». Резолюции на бумагах Щербаков, подражая Сталину, всегда писал красным или синим карандашом.