Владимир Москалев - Нормандский гость

Каждый день Эмма виделась с Можером, и всякий раз взгляд ее задерживался на нем дольше, чем следовало бы. Так было и во время их прогулок с Аделаидой и Гуннорой. В такие моменты она старалась не смотреть в сторону нормандца, ибо рядом была его мать, которая тотчас догадалась бы о значении пламенных взоров, посылаемых Эммой в сторону ее сына. Но той было невдомек, зато Аделаида, оставшись как-то с Эммой вдвоем, сказала ей:

– А ну-ка, давай начистоту, никто нас не услышит. Ты что, влюблена в Можера?

Эмма хотела возразить и уже вскинула высоко брови, но почувствовала, что не сможет. И взгляд тут же потух, упал и застыл на полу.

– Ты с ума сошла! Ведь он мой двоюродный племянник и чуть ли не в сыновья тебе годится!

Эмма подняла голову. В глазах горела решимость.

– Это мое дело. Я еще не стара, а он рыцарь!.. Другого такого нет.

– Да ведь у него есть любовница, сама говорила, и вы с ней очень дружны, прямо как мать с дочерью. Как же ты можешь?..

– Наша любовь началась уже давно, – отвернувшись, ответила Эмма.

– Значит, и он тебя любит?

– Нет.

Аделаида всплеснула руками:

– Святые небеса! На что же ты рассчитываешь?

Эмма красноречиво посмотрела на нее. Адель поняла, улыбнулась уголками губ:

– И только-то? Ну, тогда это не страшно, если, конечно, он и сам не прочь…

– Он тоже хочет меня. Я вижу это, Адель!

– Ах, Эмма, – покачала головой герцогиня, – только бы не узнала его мать. Будет неприятный разговор.

– Я знаю.

– Ты уж потерпи, до коронации осталось недолго, потом она уедет. И если Можер, как обещал, останется…

– Он остается из-за Карла.

– Герцог Лотарингский вернется?

– Так сказала Вия.

– Ей-то откуда известно?

– Ты не знаешь эту девушку. Похоже, она общается с нечистой силой, а может, с ангелами, и те открывают ей будущее.

– Она что, колдунья? Знается с духами?

– Нет, конечно. Такая, как все. Но ей дано видеть то, что недоступно любому смертному.

– Чепуха! Карл не приедет, ему нечего здесь делать, а у твоей девчонки просто воспаленное воображение. Но я не о том. Как ты с ней объяснишься, а ведь эта сцена не за горами?

– Всё пытаюсь, но ничего не выходит, – вздохнула Эмма. – Лишь посмотрю в ее глаза, увижу в них искреннюю любовь, преданность, радость от общения со мной, как губы мертвеют и язык отказывается повиноваться.

– А забыть? – немного поразмыслив, спросила Аделаида. – Не пробовала забыть нормандца? Может, это и будет самым наилучшим?

– Нет, – твердо ответила Эмма. – Не могу. И уже знаю, что не сверну с пути, пусть даже он ведет меня в пропасть… Не будем больше об этом. И помни, ты одна посвящена в мою тайну.

– Я сохраню ее, будь покойна. Мы давние подруги, иначе ты сразу же послала бы меня ко всем чертям с моими расспросами.

– Ах, Адель… – и Эмма бросилась в объятия подруги, – мне так одиноко и тяжело… Столько горя сразу свалилось на меня… Я будто в подземелье, брожу во тьме, натыкаясь на стены, скользя на холодном полу; вокруг меня смрад, какие-то шорохи, вздохи, отвратительные крики бесов, приспешников Вельзевула… И нет мне выхода из этого ада, ибо путь мой лежит туда, к огромному котлу, в котором черти варят живыми души грешников. Но вот впереди, буквально рядом, появляется свет, и в этом свете возникает рука – огромная, тяжелая, способная одним разом удавить всех бесов, вобрав их в кулак. Рука эта тянется ко мне, чтобы вытащить меня из этого подземелья, не дать умереть, а водворить на свет божий, вернуть к жизни, радости, любви!..

– Такая рука может принадлежать только одному человеку, – тихо произнесла Аделаида.

– Да, Адель, ты угадала. Это Можер! Теперь ты понимаешь, что у меня на душе. Я живу лишь днем, когда вижу его, ночью же погружаюсь во мрак, в то самое подземелье. А утро – это свет, в котором появляется его рука. Она тянется ко мне, ибо некому больше спасти меня, вытащить из царства тьмы. И знай, Адель, то, что сейчас скажу, сбудется, потому что не могу жить без этого человека. Наверное, я покажусь тебе сумасшедшей, но помни: не станет его, уйду и я…

– Глупая! Во-первых, утри слезы, – попыталась утешить подругу Аделаида, доставая платок и утирая ей глаза и щеки, – или мало ты их уже выплакала? Откуда только они у тебя берутся? А во-вторых, перестань городить чепуху. Тебе всего тридцать восемь, прожита лишь половина жизни, а ты уже о смерти: о мраке, о чертях… Но хорошо хоть влюбилась, я рада за тебя.

– Правда? – воскликнула Эмма и принялась целовать подругу. – А я боялась, ты не поймешь.