Валентин Пронин - Через Западный океан

– Доброе утро, хозяин, – сказал Чекко. – Вот привел вам парня, умеющего наносить очертания нужного вида с помощью грифеля. Если вы научите его пользоваться красками и делать красивые надписи латинским шрифтом, то у вас через некоторое время будет еще один помощник, не считая меня и Луиджи… Кстати, его ждет наша Мариэтта. Ты должен таскать за ней на рынке корзину с провизией. – Он заявил это круглолицему светловолосому юноше лет двадцати. Луиджи не стал спорить, надел шапку с петушиным пером и скрылся за дверью.

– Садись на скамью, – предложил Ренцо синьор Петро. – Расскажи о себе и объясни…

– Синьор, – почтительно вмешался Чекко, – гораздо лучше будет, если все, что требуется для выяснения обстоятельств, расскажу я.

– Что ж, давай, представь мне нового помощника, Чекко, – засмеялся синьор Пинетти.

И Чекко, не забыв объявить, что нового товарища зовут Ренцо, бойко выложил перед хозяином все, что произошло на площади перед замком Сан-Джордже, не упоминая только о драке. Зато он весьма подробно распространился про всё остальное. Когда он наконец умолк, синьор Пьетро печально покачал головой.

– Во-первых, жаль бедную Лауретту. Боже, как жестоки наши законы и порядки, тем более когда жестокость необоснованна да еще исходит от решения церковных властей. Ну что касается невезения, постигшего Ренцо, ничего не поделаешь с грубой жадностью кондотьеров. К твоему хозяину, тебе, и правда, лучше не показываться. Когда-нибудь ты сможешь заработать и скопить ту сумму, которую ты обязан возвратить мастеру Мадини. Что ж, живи у меня, учись картографии. Учись усердно и внимательно. Кораблей и морских походов становится все больше. Капитаны каравелл, а их многие сотни во всех странах, хотят иметь точные, достоверные и красивые карты. Их требуются уже тысячи. Правильно нарисованная, мастерски исполненная карта стоит иной раз не меньше, чем портрет какой-нибудь титулованной особы. Учись, мальчик. Я со своей стороны желаю тебе только добра.

– Благодарю вас, синьор Пьетро, – прижав руку к груди, сказал Ренцо, – да благословит вас Господь за вашу доброту.

И Ренцо остался в доме синьора Пинетти. Вместе с другими учениками он постигал искусство картографии. Конечно, ему трудно было достичь тех успехов, которые уже имели Чекко и Луиджи. Но скоро и ему мастер стал поручать ответственные части работы.

Кроме того, находиться в доме Пьетро Пинетти было гораздо интересней, чем в душной мастерской мастера Мадини.

В доме с лестницей, ведущей под самую крышу, на третий этаж, в мастерской художника часто появлялись крепкие мужчины с загорелыми, грубоватыми от морского ветра лицами. Среди них были и скромно одетые хозяева небольших торговых судов, и владельцы быстроходных каравелл, а иногда и водители целых флотилий.

Иногда заявлялись разодетые в бархатные колеты и плащи, украшенные мехом куницы, сопровождаемые слугами важные адмиралы, утвержденные генуэзским сенатом. Но и они вежливо снимали шляпы со страусовыми перьями перед умелым картографом. Они доставали звенящие дукатами кошельки, когда расплачивались с именитым мастером за большую расцвеченную яркими красками карту Европы или западного берега Африки. Там были точно обозначены и прилегающие Азорские, Канарские и прочие острова, давно захваченные, правда, португальцами.

Были и украшательства, вроде странной человеческой головы с раздутыми, как пузыри, щеками и будто дующими толстыми губищами, что изображало тот или иной ветер, возникающий в разных местах в определенное время года.

Ближе к вечеру, почти ежедневно, приходили приятели-художники, тоже живущие от продажи рисованных географических карт. Щедрый хозяин приказывал кухарке Мариэтте накрыть один из столов для дружеского ужина.

И хотя ужины были не столь изысканными, но зато обильными. Жареная рыба, кусками разложенная на блюдах, всевозможные оставляемые приливом закуски, вроде устриц, улиток, крабов и мяса морских ежей. Кроме того, Мариэтта варила большую миску бобов с чесноком. Остальное – овечий сыр, хлеб и вино.

Среди гостей, известных и менее известных картографов, выделялся один весьма знаменитый, по имени Кристофоро Коломбо, коренной генуэзец, сын шерстобита, сам с детства занимавшийся ремеслом. Мужчина лет пятидесяти, плотный и статный, привлекавший внимание чрезвычайно серьезным и благородным выражением лица. Зачесанные назад, чуть седеющие волосы открывали широкий лоб, на котором словно было написано нечто значительное и необычайное, постоянно тревожащее синьора Коломбо.