Олег Белоус - Когда заговорили пушки

– Ну? – спросил царь наконец. – Что скажете, господа фельдмаршалы? Что делать будем? Пойдем навстречу Карлу или в осаду садится станем?

Петр застучал ногтями по столу, щека подергивалась.

– Я так думаю, – лениво произнес Головин, – армия у шведов преизрядная и сам Карл полководец не из последних. Вот наши союзники, – он бросил взгляд на непроницаемое лицо Петелина, – пытались забросать супостата гранатами и минами зажигательными и что? Сгорело малое число корабликов, но армию он все же высадил! А теперь они нам не помощники, пока припас не подвезут… – помедлив, добавил, – Надо в крепости ждать шведа. Подтянуть войска, подождать пока союзники припасы подвезут и тогда давать шведу баталию.

– В крепости хлеба совсем мало, без подвоза голодать станем. Швед перед тем как сдаться весь пожог, – покачав головой произнес Шереметьев, – Реки только-только вскрылись и подвести не успели. В осаде не высидим.

Петр, откинувшись, глядел остекленевшими глазами на доверенных помощников. Они молчали.

– Хлеб чтоб был… Сами виноваты, что по зиме мало подвезли. Ежели не хватит, спрошу. Вешать буду…, – сквозь зубы произнес царь.

Над столом повисло тягостное молчание, лишь муха с жужжанием вилась над лампой, опалив крылышки упала на стол.

Меньшиков кашлянул, привлекая к себе внимание, глаза наглые. Невместно сидеть фельдмаршалам с человеком низкого происхождения, но царь указом «Табель о рангах» еще зимой 1692 года повелел ценить человека не по происхождению, а по заслугам перед государством. Только доблестью на поле боя возможно выгрызть прочное положение в высшем обществе, милость царева слишком непостоянна. Водил он конные полки преизрядно и лихо, чем заслужил несмотря на младые годы и происхождение звание драгунского полковника. Приходилось терпеть.

– Садится в осаду смерти подобно, – в азарте размахивая рукой словно он ею врагов рубил, свирепым от негодования голосом произнес Меньшиков, – Сие предложение есть позор!

Головнин густо покраснел, но сдержался и произнес с иронией:

– Позор? Что же позорного в сидении в осаде?

– Трусость и измена! Этим мы отдаем инициативу в руки супротивника, а стало быть, и победу! Войск у нас в Риге поболее чем у Карла, обучены мастерградцами преизрядно. А ляхи уже сидели в осаде. Шведы забросали сверху гранатами Эльбинг и взяли крепость штурмом. Так какой прок прятаться? Ежели затевается что противное интересам и чести русского царства, каждый обязан возвысить голос против! Не совещаться нужно, а драться!

Шереметьев одобрительно стукнул кулаком по столу. Удачная баталия спишет все неудачи, и царь простит за промах с мастерградским складом.

Головнин вскочил с кресла, лицо покрыто гневными пятнами, обратился к Петру:

– Я прошу защиты, Петр Алексеевич! Худородному невмочно лаять на Головнина!

Глаза царя сверкнули, но он лишь отмахнулся и произнес:

– Успокоились все!

Фельдмаршал, дрожа от негодования, присел на оставшийся от прежних хозяев веницейский, с высокою спинкою стул:

Алексашка обвел всех горящими глазами, жизнь свою он как ставку с измальства положил на царя Петра. Если надо, то и жизнь отдаст за Мин херца! Одних этот взгляд зажигал, словно факел, других клеймил будто раскаленным железом. Затем шевельнул густыми «южными» бровями, откинулся назад и разом спрятался в тени.

Петр нахохлился словно сыч, молча смотрит в окно, от досады грызет ногти. На что решиться? Армия у него намного лучше, чем была под Нарвой в истории попаданцев, ну а как опять проиграет Карлу? Боязно… Не страшно, а одолели сомнения правильно ли поступит? Не погубит так удачно начавшееся дело?

– Что скажешь, Борис Петрович? Только ты ничего не сказал! – обратился он к Шереметьеву.

– Я за генеральную баталию, – подавшись вперед на стуле и азартно сверкая глазами с жаром произнес тот, – с начала войны бьем шведа, дай бог и снова побьем! Сейчас представляется удобный случай главные силы шведские сокрушить. Если немедля ударим на врага, ждет нас удача. Вели идти на Карла!

– Да как вы не понимаете! – вновь подскочил Головнин, – Государь разве можно так рисковать армией!

Петр пристально и недобро взглянул в прозрачно-синие глаза фельдмаршала, тот зябко поежился и опустил взгляд. Из глубин глаз царя на него взглянула сама смерть. Отчего-то вспомнилось утро стрелецкой казни.

Петр ударил по столу кулаком так, что подскочили светильники:

– Мать вашу так, – гаркнул, багровея. – Сам поведу войска. Сам. Завтра выступаем! Все, пишите диспозицию на марш! В Риге оставить больных и сильный отряд на всякий случай.