Лев Альтмарк - Точка опоры — точка невозврата

Я присаживаюсь в угол за столик и слежу за музыкантами, а потом постепенно увлекаюсь музыкой и даже постукиваю ногтем по стакану. Это тотчас слышит Гершон, недовольно глядит в мою сторону и манерно грозит пальчиком.

— Извините, — громко говорю ему на иврите.

Он вздрагивает и мгновенно мрачнеет, потом жестом останавливает музыкантов и откладывает бандонеон в сторону.

— Кто вы такой? — Он быстрым шагом подходит ко мне и замирает в двух шагах, сжимая кулаки. — Что вы здесь делаете?

— За вами прибыл. Пора возвращаться.

— Возвращаться? Куда?

— В двадцать первый век, в наш любимый Израиль, к своей жене Тане и дочерям.

— Вы… вы и в самом деле прибыли оттуда?

— Что тут непонятного?

Гершон опускает голову и задумывается. Потом вдруг взрывается и быстро, словно боится, что ему не дадут закончить, говорит:

— Давайте это обсудим позже, а сейчас у меня репетиция. Я не могу всё бросить и идти…

— Хорошо, я подожду вас.

— Я закажу вам пиво или вино. Что вы хотите?

— Мне бы хороший кусок стейка…

Это был первый, пожалуй, полноценный приём пищи со времени моего попадания в эту историю с перемещениями во времени. Стейк оказался потрясающе вкусным. А чай, который мне принесли после него, был настоян на каких-то неизвестных травах, но тоже великолепен. Раньше я никогда в жизни не зацикливался на еде, а тут — старею, что ли? Или превращаюсь в настоящего израильтянина? Осталось только провожать взглядом проходящих женщин и цокать языком, мол, эх бы…

Мне определённо нравится в этом небольшом ресторанчике, где можно слушать хорошую музыку, которая не давит на перепонки и не мешает слушать собеседника. А еда…

Музыканты, тем не менее, всё продолжают и продолжают репетицию, а за окном постепенно темнеет. И вдруг я начинаю понимать, Гершон специально тянет время, и свободного времени перед вечерним выступлением уже не будет. Оставаться до завтрашнего дня я не собираюсь, ведь мне на всё про всё отпущены всего лишь сутки. Как я уже успел проверить, время здесь и в нашем двадцать первом веке течёт одинаково. Сколько проведу здесь, столько пройдёт и там.

— Гершон, отвлекитесь ненадолго. — Я подхожу к нему и дёргаю за полу пиджака.

Он медленно снимает свой экзотический инструмент с плеча, с сожалением кладёт его на стул и, махнув рукой музыкантам, молча отправляется за мной.

Мы выходим на улицу, и он угощает меня сигарой, которую достаёт из бокового кармана.

— Не знаю, как вас зовут, — начинает он грустно, но потихоньку оживляется и всё больше и больше жестикулирует, как на репетиции, — и мне это совсем не интересно. Вы прибыли за мной, чтобы забрать в двадцать первый век, и вариантов у меня нет, ведь так? Не отвечайте, знаю… А вы поинтересовались у меня, хочу ли я туда возвращаться? Нужны ли мне все проблемы этого века? Так я вам отвечу: не хочу туда!

— Вот даже как! — Удивлённо разглядываю его и никак не могу поверить, что такое может с кем-то произойти. — Но вы же должны понимать, что это просто невозможно.

— Почему? — Он удивлённо поднимает на меня глаза, которые до этого постоянно отводил в сторону. — Почему я не могу остаться там, где мне хорошо, где вокруг меня люди, с которыми мне интересно и комфортно, почему?!

— У вас там семья, я уже говорил…

Гершон тяжело вздыхает и отводит глаза:

— Мои девочки уже выросли и не нуждаются во мне. Да и что я могу им дать, безработный и никчемный музыкантишка? Жена… Мы давно уже с ней чужие люди. У неё свои интересы, а музыка ей не нужна… Кому я ещё нужен там?

У меня остаётся последний аргумент:

— Но это же ваше перемещение во времени — вы должны понимать! — не более чем виртуальная игра. Ваше физическое тело там и только там. А здесь только ваше сознание! Даже свой аккордеон вы не смогли сюда с собой взять! Как же так можно — существовать в разных временных мирах?!

— Ну, и что? Меня здесь принимают таким, каков я есть, а там… там никаким не принимают! Передайте моим близким, что Гершон Добин, в конце концов, умер! Пускай они меня там похоронят — всего-то дел! Поплачут и забудут…

Больше мне сказать нечего. Я стою, глупо тяну сигару и впервые в жизни, не знаю, куда мне прятать глаза и что ответить.

— Знаете что, — Гершон придвигается ко мне поближе, — если у вас будет возможность, то передайте моей жене, что я очень виноват перед ней и до последнего своего часа буду винить себя за то, что испортил ей жизнь. Она хотела радости, добрых отношений, праздника, а я был законченным эгоистом и устраивал праздник только для себя. Попросите у неё прощения от меня…