Николай Андреевич Липин - Двадцать тысяч королей или гадание по Китайской Книге Перемен

Звезда открыла передо мной иные горизонты. Она была чиста и безгранична. У нее были бездонно синие глаза. Она вся светилась каким-то божественным сиянием. Я же был тенью, которая высвечивал это сияние. Люди, увидев Звезду, часто оборачивались, и заворожено смотрелией вслед. Мне помнится восхищенный взгляд молодых продавщиц из галереи Лафайет в Париже. Звезда шла, словно плыла, вся светясь сквозь парфюмерный зал Галереи. Девушки, несмотря на усталость, словно в гипнотическом трансе не могли оторвать от Звезды завороженного взора. Это большая редкость – увидеть такой взгляд, ибо есть в нем божественное, неземное. Звезда, зная о своем неземном происхождении, позволяла лишь прислуживать ей. Во время одной из встреч, я спросил, почему она медлит и не раздевается. – Ну а ты сам можешь раздеть меня, - с укором спросила меня Звезда. Я понял, что теперь мне всегда нужно будет раздевать ее. Будучи в хорошем настроении, Звезда утром про себя мурлыкала грузинские слова – «Гамарджоба, гамарджоба, генацвале, генацвале». И хотя она не понимала их смысла, ей очень нравилась напевность чужого языка. Так же ей нравилось итальянское слово desidera . Оно означало «чего желаете». Она употребляла это слово когда надо было подтрунить на до мной. Звезда была очень музыкальна. Она часто пела про себя, при этом иногда замечала «Чем больше я пою, тем больше я мудрею». В этом был некий смысл, который я плохо понимал.

Звезда научила меня правильно относиться к деньгам. Она снисходительно относилась к моей прижимистости. Не выпросив у меня очередную сумму на какую-нибудь безделушку, она говорила – Эх, Ты. А еще называешься близким по духу человеком. Как ты не понимаешь, что это такой дар. Ты даешь людям какие-то бумажки, а они тебе взамен хорошее настроение или красивые вещи. Мне нечего было возразить ей. Я понимал, что она, в сущности, права. Мне становилось стыдно, что у меня недостаточно этих «бумажек» и я неловко оправдывался перед ней. – Эти скупые люди, жители Большого Города, научили меня платить им той же монетой прижимистости. Того и гляди к шестидесяти годам стану таким скупердяем, коего до сели свет не видывал. А про себя говорил: – Да нет же. Я не скупой. Просто пытаюсь увернуться от нищеты. Играет она со мной постоянно в догонялки. Словно прочитав мои мысли, Звезда, глубоко вздохнув, промолвила : – Побыстрее бы мы потратили все наши сбережения и успокои лись. Ведь как прекрасно, когда деньги подобно птицам улетают от тебя. Я не знал, смеяться ли или плакать, так глубока была ее мысль.

В ту ночь мне приснился сон. Я оказался в каком -то райском городе. Его жители очень любили играть в карты. Это была необычная игра, поскольку вместо карт они использовали бабочек. Они поштучно выпускали бабочек и наблюдали за их полетом. Выигрывал тот, у которого бабочка совершала нечто необычное. Тех бабочек оплачивал бюджет города. Это ни в коем случае нельзя было назвать банальным распилом муниципальных средств. Ведь деньги шли на организацию досуга горожан в общественных парках. Во сне я вспомнил сравнение денег с белыми птицами. В сущности, как всегда, Звезда была права.

При всей блаженности Звезды, меня не раз поражала ее практичность. Она хорошо знала, в каких банках наиболее выгодный обменный курс валюты. Звезда не раз говорила мне, что она – Ангел. Но я не совсем верил ей. Со временем мне стало казаться, что она права. Особенно это чувство усилилось после того как мне попался на глаза ее дневник. Это был сборник ее стихов. Странные то были стихи. Действительно, написанные Ангелом. «И что тут глупость? Что насилие? Такое видела одна лишь Я. Я побывала в облаках Олимпа, и Город-Град пред мною расстилался, Песней своею звеня». Прочитав эти строки, я понял, что никогда не видел и вряд ли когда-либо увижу тот Город-Град . Только что во сне. А Звезда была родом из того самого Небесного Града. В этом было ее отличие от меня. В ее словах высвечивались неведомые мне миры. Мне было совестно говорить Звезде о своих сомнениях. Слишком приземистыми они были.

Пролистывая дневник, я все больше осознавал, что совсем ее не знаю. Ее недосказанность извергалась в ее стихах. Словно в затхлом суденышке тебя носило по волнам ее мыслей. Судя по всему, она была очень одинока. «Почему одиночество такое постылое. Такое грустное… Скажи? Это есть эгоизм, наверное, когда думаешь лишь о себе. Как хочется Друга близкого душою Тебе. Как хочется обновления мыслей, чувств и любви к себе».