Иван Аврамов - Ошибка Перикла

— А правда ли, несравненная аркадянка, что многие авлетриды питают склонность к лесбосской любви? Клянусь Зевсом, я наслышан о тех безумных оргиях, которые они устраивают между собой.

— Ты прав, — ответствовала, смеясь, Археанасса. — Знавала я девиц, которые в своей страсти заходили столь далеко, что даже Сапфо рядом с ними показалась бы невинной малышкой. Они не любят мужскую ласку.

— Почему же?

— Оттого, верно, что познали ее с младых ногтей. И теперь… — Она внезапно замолчала.

— Что — теперь? — нетерпеливо напомнил о себе Ксантипп.

— …Любой мужчина кажется им ослом, пытающимся играть на лире. И потом… Познав хоть что-то, хочется познать еще больше. Мед чисто женской любви кажется им слаще меда мужской любви. Ни о каком Фаоне [154] Последний возлюбленный Сапфо, из-за неверности которого она бросилась вниз с Левкадийской скалы. уже и речи не может быть.

— А ты?

— Я?… Я, пожалуй, тебя обрадую!

— А кого из этих девушек Сапфо назвала бы своими ученицами?

— Твое любопытство, о, Ксантипп, не знает предела! Разве ты не понял, почему так неразлучны эти две голубки? — она даже не глазами, а одними бровями показала на Теодетту и Хрисогону, которые и впрямь сидели рядышком близ Пасикла и Дифанта, не сводя друг с друга глаз, наполненных нежностью и, конечно же, плохо скрываемым вожделением. Только теперь Ксантипп обратил внимание, что ладонь Хрисогоны покоится на коленке Теодетты. Он так увлекся созерцанием двух влюбленных нимф, что только шепот Археанассы, которая для виду слегка прихватила зубками его ухо, вернул его к действительности: — Пожалуйста, не смотри так на них — влюбленные не терпят, когда на них, прости за грубое слово, пялятся. Ах, Ксантипп, сдается мне, ты не прочь подсмотреть, чем они займутся, если останутся вдвоем, — обостренным женским чутьем авлетрида угадала его тайное желание.

— Боюсь, этого им сегодня не позволят, — проворчал Ксантипп, — на каждую из сих двух птичек найдется охотник.

— Если окажется щедрым, — Археанасса, сама того не ведая, слегка испортила Ксантиппу настроение. — Вложи-ка мне в рот, благороднейший из благородных, маслину!.. О, боги! — вдруг захохотала девушка. — Вы что, в палестре?

Возглас ее потонул в страшном шуме, в который смешались воедино крики, гогот, хлопанье в ладоши, звон пустого серебряного подноса, коим хозяин дома что силы колотил по мраморному полу — Гиперид, чьи рельефные мышцы поразили бы любого скульптора, катался по полу со смуглой, увертливой, совсем уже нагой беотийкой Миртионой, изображая то ли борцовский поединок, то ли возню двух любовников, когда он хочет, а она не уступает. Темной блестящей змеей извивалась под командиром конницы беотийка, иногда вдруг оказываясь у него на груди, расставляя ноги так, будто скачет на необъезженном жеребце, а потом в мгновение ока снова оказывалась у него под брюхом, и это неприличное барахтанье продолжалось до тех пор, пока Гиперид не осыпал авлетриду золотыми и серебряными монетами — она со счастливой, но полной достоинства улыбкой принялась их собирать, а Пасикл, глазами подозвав маячившего в дальнем проеме террасы темнокожего раба, велел проводить этих двоих в заранее приготовленную для утех комнату.

Кое-кто еще вздымал чаши с вином, но в горло не лезло уже ни вино, ни еда. Пасикл чутко уловил этот момент и, хлопнув над головой в ладоши, объявил:

— Наши гостьи притомились и им пора уже в опочивальни — куда они пойдут на ночь глядя? Мне вовсе не хочется, чтобы какие-нибудь негодяи их умыкнули, как… — тут он осекся, но Ксантипп невозмутимо, как ни в чем ни бывало, закончил: — …как гетер из окружения Аспасии, это ведь ты намеревался сказать, дружище? Что поделаешь, Пасикл, правда одна!

Дифант, сыто икая, прилепился к золотому одуванчику Теодетте, одарив ее редкой красоты ожерельем с изображениями грифонов среди лилий и двумя старинными перстнями, сработанными финикийскими мастерами еще двести лет назад; однако на прелестном лице Теодетты читалась не радость, а обреченность, что ей предстоит провести ночь в объятиях грубого мужлана Дифанта, а не изысканной и нежной Хрисогоны, которая сейчас смотрела на подругу глазами, полными печали и понимания. «Увы, любовью со мной сыта не будешь», — как бы говорила Теодетте Хрисогона. А Дифант этих тонкостей не замечал. Схватив авлетриду в охапку так порывисто, будто с корнем вырвал изумительно-желтый одуванчик, он заторопился с драгоценной своей ношей на поджидающий его луг любви… А на саму Хрисогону давненько уж положил глаз Херсий, которому она и досталась.