Юрий Градинаров - Братья

– Не робей, дочь моя! – поддерживая под руку на сходнях, рокотал басом отец Даниил. – Я живу – не тужу! Поверь, и ты тужить не будешь. У меня старшая, Катерина, первой сюда сбежала. Чуток старше тебя. Подружитесь. У купца куховарит. Лучше Дудинского не сыщешь. Здесь столько красот, дочь моя, Томску твоему еще тянуться надо. Дочь грамоте обучишь и года через четыре возвернешься с нею в Томск дальше учиться. Эвони, она с матушкой стоит. Ждут. Я ведь семинарию в Екатеринбурге закончил. Здесь попал к чер… к Богу в рай. Здесь хорошо. Здесь люди особые. Надеждой от них веет.

Катерина молчала и рисовала себе картины будущей жизни. Вот она родит Киприяну Михайловичу двух сыновей и дочь, потом выберут они в Енисейске хорошего учителя-гувернера, пусть занимается с детьми. А может, Мария Николаевна согласится. Нет! Мужчина-учитель лучше, особенно для мальчишек. Ну а дочерью она сама будет заниматься.

«Что-то я размечталась! – мысленно упрекнула она себя. – Пока все слова. Вдруг Киприян Михайлович передумает. Хотя словом он тверд. Может, самой придется через год-другой, за котомку – да домой, а я уже и детей нарожала, и гувернера нашла, и купчихой стала. Дура! Ой, баба-дура. А может, и не дура? Дождусь осени, погляжу, что за казак Киприян Михайлович. Хотя два года уже рядом, а не налюбуюсь».

Она снова вздрогнула. Показалось, будто Киприян Михайлович слышит ее, безмолвную, слышит не ушами, а сердцем. Он по-прежнему стоял рядом и словно обдумывал что-то важное и интересное. Потом перекрестился и сказал:

– Ты, Катюша, не сумлевайся. Одному в таких местах жить несладко. Или сопьешься, или с тоски иссохнешь. Я-то супротив хандры смог устоять лишь заботами. И зимой, и летом – служба. А поженимся, думаю, хандру как рукой снимет. Двое – вдвое больше, чем один. Вдвоем – жизнь по-другому пойдет. А дети если пойдут – уже по-третьему.

– Вы, Киприян Михайлович, рассуждаете, будто уже семью держали?

– Не держал. Но по другим вижу Родни полсела. У них и беру пример.

Девушка сердцем ощутила, что он говорит правду. Такой человек, как Киприян Михайлович, не подведет. Не станет над ней глумиться да и никому не позволит. И в душе прочнее крепла надежда.

– Вам чайку обновить?

– Благодарствую. Уж семь потов согнал. Пора за дело. Ты про Сидельникова не забыла?

– Нет! Полкана накормлю – и к нему.

Екатерина вынесла корм Полкану, дремавшему на крыльце.

– Подкрепись, лежебока!

В катухе зашебуршились упряжные собаки, заслышав голос девушки. Они затупотили лапами в дверцу, заскулили, учуяв запах еды. В дверную щель повалил пар, а затем показались их ноздри.

– Аким, ты где? – кликнула она сторожа. Тот вышел из дровяника с охапкой заиндевевших швырковых дров. Приостановился, подправил сползшую на глаза шапку.

– Чего надо, Катя?

– Сегодня собак покорми раньше. Хозяин хочет, если успеет, пополудни на Опечек сгонять. Готовь две упряжки. Я от Сидельникова вернусь – будем завтракать.

– Покормлю. Вот золу почищу, печи разожгу и снежок отбросаю.

Сидельников жил у Поганого ручья, рядом с купеческими лабазами, где мимо проходила накатанная собачьими и оленьими упряжками дорога. По ней возили товары, охотники уезжали на охоту по правобережью Енисея. После сильных заносов ее чистили вдоль улицы лопатами или волокушами, впрягая в них не по одному десятку собак. Старшина села Дудинского Николай Яковлевич Панов и зимой и летом следил за дорогой и пешеходными тротуарами, проложенными рядом с избами. Для работ привлекал жителей села по очереди. Вот и сейчас у своего двора чистил дорогу Андрей Бычов, горбоносый, с выпирающими из-под шапки ушами. Он поднял голову и оценивающе глядел на проходящую Катерину: «Эту бы молодку да летом в лодку. Ох, жарко было бы!»

Она легко шла по укатанному снегу. Рядом бежал Полкан. Принюхивался к собачьим следам, испятнавшим дорогу. Из трубы сидельниковской избы валил свежий, пока холодноватый, дым. «Не спят, коль труба дымит», – обрадовалась девица. Во дворе, отталкивая мордами друг друга и тихо урча, собаки уминали из деревянного корыта парящую на морозе приправу из рыбы, оленьего мяса и отрубей.

«Собак кормит, знать перед дорогой», – предположила она. Полкан жался к ее ноге. Во двор вышел хозяин, одетый по-охотничьи: в ненецком сокуе [8] Сокуй – летняя и зимняя одежда инородцев, сшитая из оленьих шкур. , бокарях [9] Бокари – обувь, сшитая из камуса (шкура, снятая с ног оленя). , на поясе нож. Тускло поблескивала его рукоять, сделанная из бивня мамонта.