Эмма Орци - Алый Первоцвет

Сэр Перси также не предпринимал попыток удержать жену. С отточенной и несколько манерной галантностью, характерной для всех его движений, он открыл дверь и склонился перед ней в самом уважительном поклоне, какой только могла предложить мода того времени. Она вышла из комнаты, удостоив его лишь мимолетным взглядом. И только сэр Эндрью Фоулкс, ставший после встречи с Сюзанной более наблюдательным, заметил, с какой бесконечной и безнадежной страстью смотрел сэр Перси вслед своей уходящей блистательной жене.

Покинув шумный зал харчевни и оставшись одна в полутемном коридоре, Маргарита Блейкни облегченно вздохнула. Этим глубоким вздохом она словно сбросила тяжелый груз постоянного самоконтроля, и по щекам ее скатилось несколько слезинок.

Дождь закончился, и сквозь мягко бегущие тучи вновь засияли бледные лучи солнца, освещая красивый берег Кента и небольшие убогие домишки, теснящиеся вокруг Адмиралтейского мола. Маргарита направилась к порту. Там, на фоне поминутно меняющегося неба, вырисовывался грациозный силуэт шхуны с поднятыми белыми парусами, весело трепещущими на ветру. Это был «Полуденный сон» – яхта сэра Перси Блейкни, готовая вернуть Армана Сен-Жюста во Францию, в самое пекло кровавой кипящей революции, свергнувшей монархию, напавшей на религию, развалившей общество в безумной надежде осуществить очередную утопию, о которой мечтало столько поколений, но которую никто так и не смог осуществить.

Вдали показались две фигуры, идущие в сторону «Отдыха рыбака». Один – уже достаточно немолодой, с забавной бахромой седых волос вокруг обширной лысины и со смешной, вперевалочку, походкой, которая всегда выдает моряков; другой – осанистый, одетый скромно, но опрятно, в промокшем плаще, чисто выбритый, с темными волосами, красиво зачесанными над высоким благородным лбом.

– Арман! – крикнула Маргарита, едва увидев их, и на лице ее сквозь слезы засветилась счастливая улыбка.

Минутой позже сестра и брат упали друг другу в объятия, а старый шкипер деликатно остался стоять в стороне.

– Сколько у нас времени, Бриггс, – спросила леди Блейкни, – до того, как мсье Сен-Жюст должен будет взойти на борт?

– До того как мы должны будем поднять якорь, осталось менее получаса, ваша честь, – ответил старик, тряхнув своей небогатой шевелюрой.

Маргарита взяла брата за руку и повела его к скалам.

– Полчаса, – сказала она, задумчиво посмотрев на море, – еще полчаса, и ты будешь далеко от меня, Арман! О, мне все еще никак не верится, что ты уезжаешь! Эти несколько последних дней, пока Перси отсутствовал и мы были только вдвоем, пролетели, как сон.

– Я же не навсегда уезжаю, родная, – ласково ответил ей молодой человек. – Всего лишь пересечь узкий Канал и несколько миль по дороге… Я скоро вернусь.

– Да, да, это не расстояние, Арман… но этот Париж, особенно страшный сейчас…

Они достигли края скалы. Мягкий бриз играл волосами Маргариты, белыми змеями развевался по плечам ее белый шарф. Как хотелось ей там, далеко, увидеть берег Франции, безжалостной и жестокой Франции, упивающейся кровавыми жертвами – страшной данью, которую ей платили лучшие из сынов.

– И это наша родная и прекрасная страна, – вздохнул Сен-Жюст, будто угадав ее мысли.

– Но они слишком далеко зашли, Арман, – ответила Маргарита запальчиво. – Мы с тобой республиканцы. Одинаково мыслим, одинаково горим свободой и равенством, но даже ты должен понимать, что они зашли слишком далеко.

– Тише, – прервал Арман, инстинктивно оглядываясь.

– Вот видишь, ты боишься говорить, даже думать об этих вещах. И это здесь, в Англии. – И она неожиданно прижалась к нему с сильной, почти материнской страстью. – Останься, Арман, – попросила она. – Не уезжай. Что я буду делать, если… если… если… – Голос ее захлебнулся в слезах, а глаза, горячие и любящие, нежно смотрели на молодого человека, остававшегося спокойным.

– Как бы там ни было, ты всегда останешься моей бесстрашной сестренкой, – мягко сказал он, – и никогда не забудешь: если Франция в опасности, отворачиваться от нее – недостойно.

Едва он заговорил, как вновь к ней вернулась улыбка, детская и нежная и, благодаря непросохшим еще слезам, в высшей степени патетическая.

– О, Арман, – сказала она ласково, – иногда мне вдруг хочется, чтобы ты был не столь доблестным… Я прекрасно знаю, что твои шалости далеко не безобидны. Но ты будешь благоразумен? – добавила она серьезно.