Эмма Орци - Клятва рыцаря

Несмотря на царивший во Франции террор, французы находили возможным по-прежнему веселиться, танцевать, наслаждаться музыкой, посещать театры. Ювелиры были завалены работой, а модистки придумывали, как прежде, новые фасоны одежды, давая нарядам названия, такие, например, как туника «отрубленная голова». Только три раза в течение этих памятных четырех с половиной лет театры был и закрыты: это было в дни сентябрьских убийств 1792 года, заставивших Париж содрогнуться от ужаса. Во все остальное время театры гостеприимно отворяли свои двери, и те же самые зрители, которые днем присутствовали при постоянных драмах на площади Революции, вечером наполняли ложи и партер, смеясь над сатирами Вольтера или проливая слезы над сентиментальными трагедиями преследуемых судьбой Ромео и невинной Джульетты.

В те страшные дни смерть стучалась почти в каждую дверь, и люди, мимо которых она проходила со снисходительной улыбкой, привыкли смотреть на нее с презрением, с беззаботным равнодушием, ожидая, что назавтра она и их может удостоить своим благосклонным посещением.

В холодный вечер двадцать седьмого нивоза второго года Республики, иначе шестнадцатого января 1794 года, в Национальном театре собралось блестящее общество. На сцене возобновляли комедию Мольера «Мизантроп» в новой постановке, и жадный до веселья Париж готовился приветствовать выступление одной из своих любимых артисток.

В этот день Конвент вотировал новый закон, по которому шпионы Конвента имели право производить домашние обыски, не предупреждая об этом Комитет общественного спасения, и могли по своему личному усмотрению отправлять в тюрьму врагов общего блага, причем им было обещано по тридцать пять ливров «за каждую добычу для гильотины»; а вечером те же члены Конвента, поставившие тысячи жизней в зависимость от горстки кровожадных ищеек, собрались на улице Ришелье смотреть веселую комедию своего бессмертного соотечественника.

Появление каждого из этих «отцов народа» вызывало вокруг благоговейный шепот. Вот пришел Робеспьер со своим задушевным другом Сен-Жюстом и его сестрой Шарлоттой; вот протолкался к своему месту Дантон, напоминавший громадного косматого льва; громкими приветствиями был встречен красивый мясник Сантерр, кумир парижской черни, появившийся в блестящем мундире национальной гвардии.

В одной из маленьких лож авансцены уже давно находились двое мужчин, по-видимому, очень довольных царившей в глубине ложи темнотой. Младший из них оказался новичком в Париже, так как при появлении всем известных членов правительства постоянно обращался к своему собеседнику за разъяснениями.

— Скажите мне, де Батц, — произнес он, указывая на группу только что вошедших мужчин, — кто этот человек в зеленом костюме с обезьяньим лицом и глазами шакала?

— О, это — гражданин Фукье-Тенвиль! — ответил ему товарищ, выглянув из ложи. — Правительственный прокурор, а рядом с ним — Эрон.

— Эрон? — вопросительно повторил молодой человек.

— Да, в настоящее время он главный агент Комитета общественного спасения.

— Что это значит?

Оба собеседника снова уселись в глубине ложи и инстинктивно понизили голоса, лишь было упомянуто имя правительственного прокурора. Старший из них — полный, цветущего вида мужчина с маленькими, проницательными глазками, с лицом, испещренным оспой, — пожал плечами при наивном вопросе товарища и добавил с презрительным равнодушием:

— Это значит, мой милый Сен-Жюст, что два эти человека, спокойно изучающие программу сегодняшнего спектакля, — порождения сатаны, и их хитрость равняется их могуществу.

— Ну да, Фукье-Тенвиля я знаю, — с невольной дрожью сказал Сен-Жюст, — мне хорошо знакомы его хитрость и могущество. Что же касается Эрона…

— Могу только сказать вам, мой друг, — беззаботно произнес де Батц, — что сила и жадность проклятого прокурора совершенно бледнеют перед властью Эрона.

— Не понимаю, почему!

— Вы слишком долго прожили в Англии, счастливец, и не имеете понятия о смене актеров на этой кровавой арене. Сегодня играет роль Марат, завтра он уступает место Робеспьеру. Сегодня еще пользуются властью Дантон, Фукье-Тенвиль и ваш милейший братец Антуан Сен-Жюст, но Эрон и ему подобные бессменны.

— Разумеется, шпионы?

— И какие шпионы! Вы не были на сегодняшнем заседании Конвента? Там разбирали новый декрет, почти уже утвержденный. В одно прекрасное утро у Робеспьера в голове создается капризная фантазия; после полудня она уже превращается в проект закона, который усердно поддерживает толпа рабов, опасающихся, как бы их не обвинили в умеренности или в человеколюбии, и мы получаем закон, освящающий величайшие преступления.