Александр Боханов - Романовы. Пленники судьбы

Русь позиционировала себя Государством-Церковью, где воцерковлённость жизни была всесторонней, где духовные приоритеты безусловно преобладали, а любые выступления против Веры и Церкви квалифицировались как первостатейные преступления.

…Один из современников заключил, что «Алексей Михайлович такой государь, какого желают иметь все христианские народы, но не многие имеют».

Царь Всея Руси Алексей Михайлович тихо почил в ночь на 30 января 1676 года в возрасте 47 лет и был погребён в церкви Святого Архистратига Михаила (Архангельском соборе) Московского Кремля. Перед кончиной он благословил на Царство сына Фёдора (1661–1682), приказал отпустить на волю всех заключённых и сосланных, а должникам простить их долги. Это была кончина благочестивого православного монарха, оставившего светлый след в памяти народной.

Царь Алексей Михайлович почил в период расцвета Московского Царства. Казалось, что мощная и цветущая твердыня будет стоять века, только укрепляя и расширяя свою силу. Однако этого не случилось. Прошло всего двадцать лет после смерти «Тишайшего Царя», и Русь-Россия вступила в период потрясений, который с полным правом можно назвать Русской Реформацией.

За последующие четверть века всё в стране было переиначено, изменено и преобразовано, да так существенно, что время Алексея Михайловича начало представляться какой-то далёкой и небывшей сказкой, а вся жизнь в Московском Царстве уже людям XVIII века стала казаться каким-то сонным, скучным и тёмным прозябанием.

Наступала эпоха европейского «политеса» и «куртуаза», эпоха «Петербургской Империи». И эта вселенская пертурбация, это немыслимое самоотречение связано с именем и делами младшего сына Алексея Михайловича, его любимого «Петруши». В историческом контексте самое печальное, что ощутимый удар духовной силе Московского Царства нанес не внешний враг, а Русский Царь. В этом отношении Пётр I – национально-духовная катастрофа в истории России.

Почему так случилось, почему сын стал ненавистником и отвергателем дела отца и деда, да и усилий всех прочих царей, созидавших и охранявших Московское Царство? Это великая социо-психологическая загадка, не разгаданная доныне, хотя количество сочинений о Первом Императоре не поддаётся учёту…

Сокрушив правление сводной сестры Софьи и расправившись со стрельцами в августе-сентябре 1689 года, клан Нарышкиных делает Петра, по существу, повелителем России. К тому времени ему едва минуло семнадцать лет. После же смерти в 1696 году старшего сводного брата Пётр Алексеевич становится единоличным неограниченным правителем.

Разрыв с русским прошлым начался для Царя летом 1698 года, когда он вернулся из длительной поездки за границу и подавил восстание стрельцов. Именно тогда Пётр явил свой дикий лик, не только расправляясь с личными врагами, но со всеми, кто смел ему перечить. И впервые в русской истории Самодержец лично рубил головы «преступникам» (стрельцам), получая от этого кровавого занятия явное удовлетворение…

В положительной оценке Петра сходились совершенно разные люди: от Екатерины II и Вольтера до Карла Маркса и русских революционеров. Все они приветствовали главное дело повелителя Руси – разрушение Московского Царства, Третьего Рима, место которого занимал цивилизационный фетиш, а по сути – Рим Первый, языческий.

Православный Святорусский идеал подменялся и заменялся секулярной идеей Великой России. Понятия «смысл жизни» и «цель жизни» наполнялись светским, внецерковным смыслом; содержательная обусловленность установочных понятий начала терять сакральную ориентированность и надмирную устремлённость.

Петровская Россия, или, как её иронически называли славянофилы с подачи пресловутого маркиза де Кюстина (1790–1857), «имперские фасады», вырастила поколения людей, не знавших и не чувствовавших, что за этими «фасадами» может скрываться полноводная и многоцветная жизнь. Русский исторический опыт был ошельмован и предан долгому забвению, а все привычки, нормы, эталоны начали черпаться извне – «из Европы». Как точно выразился Н.М. Карамзин, с Петра «мы стали гражданами мира, но перестали быть, в некоторых случаях, гражданами России».

Россия не просто стала «учиться у Запада»; сама по себе полезность «учения» не подлежит сомнению. Она начала заимствовать, перенимать, копировать, часто без всякого разбора и без всякой критической оценки, не только технические, технологические, цивилизационные новации, но и весь строй культурной жизни. Подобное безоглядное копирование и позволяло таким националистам, как Германский Император Вильгельм II, потом презрительно называть Россию «страной-обезьяной». Государственная власть, а в широком смысле весь монархический истеблишмент, формировались теперь под знаком западоцентричных координат. Потому уже, в XVIII веке, многие были искренне уверены, что «настоящая история» России начинается именно с Петра I и его пресловутого «окна в Европу».