Бернард Корнуэлл - Хроники Артура

Чайка выклевывала глаза трупу. Я посмотрел в другую сторону и увидел, что «Придвен» уже повернула к нам и отдала швартовы, хотя яркий ее парус беспомощно обвисал на легком ветерке. И все же ладья чуть стронулась с места, и алое полотнище роняло длинную мерцающую тень на зеркальную поверхность воды.

Но Мордред тоже увидел ладью и громадного медведя на парусе и понял, что враг его того и гляди ускользнет морем, и заорал на своих людей, приказывая выстроить новую щитовую стену. Подкрепления прибывали с каждой минутой, в том числе люди Нимуэ: в строю, что готовился выступить против нас, я заметил двух Кровавых щитов.

Мы отступили на прежнее место и выстроили щитовую стену на пропитанном кровью песке прямо перед костром, что помог нам одержать верх в предыдущей атаке. Тела наших первых четырех погибших обгорели лишь до половины: обожженные лица гнусно усмехались нам сморщенными, почерневшими губами, обнажая выбеленные зубы. Трупы врагов мы оставили на песке — как преграду на пути живых, а наших мертвых оттащили назад и сложили грудой у костра. Мы потеряли шестнадцать человек, и десятка два были серьезно ранены, но для щитовой стены людей у нас пока хватало: сражаться мы могли.

Талиесин пел нам. Пел песнь своего собственного сочинения о Минидд Баддоне, и под ее жесткий ритм мы вновь сомкнули щиты. Наши обагренные кровью мечи и копья затупились, а враг пришел со свежими силами; и все же, едва Мордредовы ряды подались нам навстречу, мы ликующе завопили. «Придвен» почти не двигалась: ни дать ни взять корабль, парящий над зеркалом, — но вот над корпусом, словно крылья, взметнулись длинные весла.

— Убейте их! — завизжал Мордред: теперь и им овладела битвенная ярость и погнала его на наш строй. Горстка храбрецов поддержала его, а следом за ними устремились безумцы Нимуэ, так что первая волна обрушилась на нас вразброд. Но были там и вновь пришедшие, которым не терпелось себя показать; и мы снова чуть присели, согнув колени, и спрятались за кромками щитов. Солнце било в глаза, но за мгновение до того, как одержимая толпа врезалась в наш строй, я заметил на западном холме отблески света и понял: там, на вершине, ждут еще копейщики. Мне показалось, на холм поднялась целая армия, но откуда она взялась и кто ее ведет, я не знал, а потом мне было уже некогда думать о новоприбывших. Я выставил щит вперед, и ряды сшиблись; от удара культя болезненно заныла, и я завопил от боли, круша врагов Хьюэлбейном. Прямо передо мной воздвигся Кровавый щит, и я зарубил противника, отыскав брешь между нагрудником и шлемом. Я стряхнул с Хьюэлбейна его останки и яростно накинулся на нового врага, помешанного бедолагу, и отшвырнул его прочь, раскровенив ему щеку, нос и глаз.

Эти первые нападающие вырвались вперед, обогнав Мордредов строй, но теперь на нас обрушились основные силы, и мы подались навстречу атаке и, вызывающе вопя, ударили копьями поверх кромки щитов. Помню смятение, звон меча о меч, громкий треск при сшибке щита о щит. Битва — это вопрос дюймов, но никак не миль. Лишь несколько дюймов отделяют тебя от врага. Ты чуешь, как разит от противников медовухой, слышишь, как дыхание их клокочет в горле, как они покрякивают и перетаптываются с ноги на ногу; в глаза тебе летят брызги слюны; ты настороженно озираешься, смотришь в глаза следующей намеченной жертве, находишь щель, бьешь в цель, снова смыкаешь щитовую стену, делаешь шаг вперед, чувствуя, как напирают сзади, едва не спотыкаешься о тела убитых тобою недругов, выпрямляешься, проталкиваешься вперед, а впоследствии мало что помнишь, кроме как удары, едва тебя не прикончившие. Ты из сил выбиваешься, давишь и колешь, лишь бы проделать брешь в неприятельском щитовом строю, а потом всхрапываешь, и тычешь, и рубишь, расширяя проем: тут-то и накатывает безумие, ибо противник поддается, и ты волен убивать, точно бог, потому что враги испуганы и бегут или испуганы и приросли к месту, и все, что они могут, — это умирать, а ты — ты словно серпом жнешь их души.

Эту атаку мы тоже отбили. Мы опять забросали врагов пылающими головнями из нашего костра и опять проломили их стену, но и наша собственная не устояла. Помню, как ярко сияло солнце из-за высокого западного холма; помню, как, спотыкаясь, выбрался на открытую полосу песка и заорал своим людям, чтобы меня поддержали; помню, как рубанул Хьюэлбейном врага по незащищенному загривку и смотрел, как кровь скапливается в рассеченных волосах, а голова откидывается назад. И тут я осознал, что два щитовых строя сокрушили друг друга и мы теперь — жалкая горстка истекающих кровью бойцов на пропитанной кровью песчаной косе, заваленной обгорелыми кусками дерева.