Дебора Моггак - Тюльпанная лихорадка

– Мадам, прошу вас, не двигайте головой, – буркнул художник.

Мы находимся в библиотеке мужа. Занавеска отдернута, в комнату струится солнечный свет. Яркие лучи сияют на кабинете редкостей: статуэтки, кучка окаменелостей, раковина наутилуса в серебряной оправе. Стол, застеленный турецким ковром, украшают медные весы, глобус и человеческий череп. Глобус символизирует ремесло моего мужа – он торговец. У него свои склады в гавани, он возит зерно с Балтики и пряности с Востока. Его корабли, груженные тканями, плавают в такие страны, которые не помещаются в мой скромный кругозор. Муж с гордостью демонстрирует свое богатство, но в то же время, как и положено доброму кальвинисту, презирает преходящую красоту земных даров: отсюда череп и весы, на которых в Судный день будут взвешены наши грехи. «Суета сует, и всяческая суета». Муж хотел даже положить свою ладонь на череп, но художник отговорил его.

Корнелис говорит без умолку. Краем глаза вижу, как его борода ходит на воротнике вверх и вниз, словно меховой зверек. Я мечтаю, чтобы он замолчал.

– Разумеется, я доволен тем, что, благодаря своим усилиям, достиг столь высокого положения. – Он прочистил горло. – Но еще больше счастлив тем, что обладаю удивительным сокровищем, рядом с которым меркнет сияние алмазов: я имею в виду мою дражайшую Софию. Поистине, величайшая радость человека – собственный дом, когда, вернувшись после долгого дня трудов, он закрывает дверь и обретает успокоение и уют перед пылающим камином, наслаждаясь ласковым участием своей супруги.

Подавленный смешок. Художник развеселился. Он посматривает на меня из-за своего мольберта. Я чувствую на себе его взгляд, хотя сама упорно смотрю в стену. Я его ненавижу.

– На сегодняшний день моя единственная печаль – то, что мы не слышим топота детских ножек в нашем доме, однако я надеюсь, что скоро это будет исправлено. – Мой муж смеется. – Пусть вянет лист, но плоть цветет весной.

О нет! Как он мог это сказать? Художник вытаращил на меня глаза. Его губы раздвинулись в усмешке. Он буквально раздевает меня взглядом. Мое платье исчезает, я стою перед ним голой.

Мне хочется умереть. Господи, зачем мы это делаем? И как Корнелис мог такое сказать? Я знаю, он взволнован тем, что его рисуют, но для чего выставлять нас дураками?

Художник смотрит на меня из-за мольберта. Его синие глаза вонзаются мне прямо в душу. Это невысокий жилистый мужчина с буйной копной черных волос. Он склонил голову набок. Я холодно отвечаю на его взгляд. И вдруг понимаю – он смотрит не на меня. Оценивает композицию будущей картины. Вытирая о тряпку кисти, хмурит брови. Я для него лишь объект: каштановые волосы, белый кружевной воротник, голубое платье из переливчатого шелка.

Это меня раздражает. Я что, баранья голова? Мое сердце колотится, голова кружится, мне не по себе. Да что со мной такое?

– Сколько времени это займет? – спрашиваю я ледяным тоном.

– Уже устали? – Художник подходит ко мне и протягивает платок. – Вам нехорошо?

– Со мной все в порядке.

– Вы все утро шмыгали носом.

– Легкая простуда. Подхватила ее от своей служанки.

Мне не нужен его платок. Я вытаскиваю свой и промокаю нос. Художник подходит ближе, я чувствую запах краски и табака.

– Вы не очень счастливы, верно? – спрашивает он.

– Что вы имеете в виду?

– Вы не очень счастливы… что вам приходится позировать. – Он пододвигает стул. – Сядьте сюда, пожалуйста. Если поставить рядом это… и вот это…

Художник двигает стол. Он быстро ходит по комнате, переставляя мебель. Ставит сбоку глобус и, отступив, разглядывает его. Лицо сосредоточено. Кожаный камзол испачкан краской. А потом садится передо мной на корточки. Приподнимает край моего платья и обнажает туфельку с острым мыском. Стянув с головы берет, художник почесывает в затылке. Я вижу сверху его кудрявые волосы. Балансируя на каблуках, он смотрит на мою ногу и вдруг перемещает вправо, ставит на подставку и опять расправляет полы юбки.

– Такая женщина заслуживает счастья, – бормочет он.

Художник возвращается за свой мольберт. Говорит, что проведет три сеанса, а потом закончит картину в студии. Мой муж снова начинает разговор, рассказывая о своем знакомом, друге бургомистра, потерявшем целое состояние после того, как его корабль потопили испанцы. Голос Корнелиса эхом отдается в дальних комнатах. Я сижу рядом. Моя грудь упирается в полотно рубашки, бедра горят под нижней юбкой. Я чувствую свое горло, мочки ушей, пульсирующую кровь. Тело дрожит, но только из-за того, что я простужена. Вот почему мне нехорошо, вот почему я кажусь себе тяжелой и в то же время легкой как перышко.