Андрей Воронов-Оренбургский - Фатум. Том первый. Паруса судьбы

Миг, другой, третий…

Черный плащ шершавым сырым краем шлепнул его по уху. Большие морские сапоги прочавкали у самого носа. От них повеяло смертью. Еще малость, и он перестал их слышать.

Вдали над бухтой скрещивались молнии. Воздух стоял тяжелый, беременный влагой. Скорилась гроза. Стремительно налетевший ветер понукал деревья, вырывая у них пыточные стоны.

Кукушкин щупал взглядом потемки, пробираясь к главному входу.

Сбившись с центральной аллеи, он заблудился и понятия не имел, где теперь находится. В одном месте черпнул своим низким башмаком, в другом обеими ногами влез в грязь. Но он не замечал сей малости и, точно блажен умом, квасил по слякоти вперед.

Сгибаясь под порывами промозглого ветрогона, Петр Карлович в сотый раз терзал себя мыслью: как было бы все благовидно, если б он не уступил увещеваниям Красноперова, не поехал на крестины и не назюзился до поросячьего визга.

− Господи, помилуй! Господи, помилуй! − шелестели его губы от сознания своей человеческой немощи.

Он уже изрядно шарахался, обходил ограды, напарываясь на сдвинутые, заброшенные надгробья, повалившиеся кресты, и все успокаивал себя: «Ничего, Петруша, в жизни такое кругом и рядом: ищешь ягоду, а находишь гриб. Вот так… Вот так. Не огорчайся, брат любезный. Обойдется все… право, обойдется».

Внезапно каленая молния разверзла небо надвое −фельдшер замер.

Высветилась бухта, прибрежные унылые дюны, притихшая в тревожном сне далекая крепостная стена. Но Петр Карлович углядел и свое зерно − решетчатые кладбищенские ворота, до которых было рукой подать.

Гром ухнул чуть погодя. Всесотрясающий грохот долго перекатывался по жести неба, дробил ее, пригибая Кукушкина к могилам.

Зачастили первые тяжелые капли дождя. Он поднял воротник, нахохлился и едва не уперся лбом в склеп, сложенный из кирпича.

Очередная молния острым зигзагом разорвала саван ночи. В трех саженях от себя Петр Карлович узрел… зловещую фигуру в черном плаще.

Призрак, наклонившись, скрылся в склепе. Все померк-ло в самом Кукушкине: ровно жила огнем свеча, да вот нахлобучили медный гасильник.

Из склепа, как из преисподней, донеслись приглушенные голоса.

Лекаря забила лихоманка. Ноги вдруг против воли двинулись к склепу, будто какая-то гиблая нечисть вселилась в него и заставила двигать члены. Почти в беспамятстве он прильнул щекой к кирпичу.

− Ты видел его, Ноздря? − послышался властный, с нажимом, голос. Ухо фельдшера резанул заметный акцент.

− Не слепой.

− Так какого черта? Бумаги где? Они как пить дать у него!

− Он был не один. Кончать других уговору не было. Тут не каторгой, петлей пахнет. Лучше ответствуй по совести, Гелль 38 38 Гель (Hill Samuel) − в романе выписан как Гелль Коллинз − капитан американского судна «Оттер» («Otter»), в романе «Горгона»; стяжал темную славу отчаянного пирата; был знаком с не менее одиозной личностью Барбером Генри, тоже пиратом Cеверо-Западного побережья Америки, капитана английского брига «Артур», затем «Юникорн» (Unicorn»). В 1807 г., отправившись на компанейском корабле «Ситха» в Россию, Барбер утонул при крушении корабля у берегов Камчатки. (Прим. автора). , он это али нет?! Сходство его с родителем не зрю.

Склеп замолчал, будто вымер, а потом шепнул с ледком:

− Будь покоен − он. На Библии клянусь! − и чуть позже в догонку глухо-глухо: − Рука-то не дрогнет? Брат ведь он тебе кровный…

− Хоть бы и кровный − не велика честь. По крови и зверь в родстве. По духу − токмо человек. У меня с этим сучьим семенем свой расчет!

− Ну-ну, не шуми,− ласково, как ребенку, ответил тот, кого называли Геллем.− Смотри, сынок, не сидеть бы на бобах… И тише, тише!

− Кого боишься? − с насмешкой огрызнулся Ноздря.

− Заткнись! И у могил есть уши. Знай, здесь задаю вопросы только я! − голос с акцентом зашипел: − А теперь запоминай: на это дело он снимется с якоря под иным именем… Это уж точно, как трубку набить.

− Ты клянешься? − бас дрогнул.

− Слово моряка. Я скорее дам руку отсечь, чем нарушу его, сынок.

− Черт с тобой, будь по твоему. Я верю тебе, Гелль.

− Вот и славно. Но смотри, Ноздря, не вздумай вилять, как маркитантская лодка. Клянусь Гробом Господним, я выпотрошу тебя, как тунца, и вздерну на твоих же кишках на рее.

От этих разговоров Петра Карловича будто обуглило. Он даже не сразу смог поправить воротник сюртука, за который ручьился студеный дождь. «Как пить дать,− смекнул он,− нелюди эти не росой омываются».