Дмитрий Денисовский - Янтарный ветер

Александр ответил ему:

– Ну, никакой военной тайны тут нет: ехал с ординарцем из Берлинской военной комендатуры в Ригу, в Прибалтийский военный трибунал. По приказу командования надо было заехать и передать кое-какие документы в Мемельскую (Клайпедскую) и Лиепайскую комендатуры. Радиатор нашего старичка «Опеля» был ещё раньше по дороге пробит пулей в Северной Пруссии, наскоро заделан и подтекал. Как назло, когда уже проехали южную границу Курземе, мотор начал закипать, и ординарец решил свернуть с дороги к озеру. По карте посмотрели, что до озера всего несколько километров. Думали быстренько искупаться, наполнить радиатор и канистры водой и так дотянуть до Лиепаи. Что произошло на лесной дороге по пути к озеру, ты знаешь лучше меня.

Карлис, подумав, с сомнением спросил:

– Хорошо, это понятно, ехали по дороге от поста к посту. Но зачем же в лес свернули без сопровождения? Знали ведь наверняка, что сейчас в лесах беспокойно? Ваши ведь численностью меньше роты не суются в глубинку.

Александр постарался ответить как можно спокойней, насколько это ему удалось, но в памяти всплыло немного простодушное, но очень доброе веснушчатое лицо его ординарца – водителя, погибшего, в общем-то, по его, Александра, вине. Он командир, и его решение последнее, не согласись он свернуть с дороги к озеру, кто знает, как бы жизнь распорядилась. Может, и водитель был бы жив, и сам Александр не попал бы в такую сложную ситуацию.

– По донесениям, которые я получил на последнем посту, этот район уже был зачищен истребительными батальонами и здесь давно не было никаких столкновений с «лесными братьями». Судя по карте, где-то сразу за озером расположена пограничная застава, и ближайший участок морского побережья патрулируется пограничниками НКВД. К тому же мой водитель сам был из местных, родом из Лиепаи. Дорогу он, в общем-то, и без карты знал. Он сказал, что до ближайшей реки, где можно долить радиатор, километров сорок. Поэтому не дотянем, закипим. Время было дневное, рассчитывали, что успеем до Лиепаи ещё засветло добраться. Вот и свернули на свою голову.

Александр, поддержав разговор, сделал дальнейшую попытку поменять тему на более человеческую и, как ему думалось, близкую Карлису:

– Скажи, почему ты так решительно настроен не сдаваться живым, если твой план провалится? Ты ведь молодой совсем, вся жизнь впереди. Даже если осудят, отсидишь, как многие тысячи твоих соратников, и вернёшься к родственникам строить новую жизнь. Насколько помню, ты ведь идейным карателем не был, деревни и людей живьём не сжигал. Да и помощь мне для тебя зачтётся, я, насколько смогу, поспособствую. Кто дорогу минировал, тоже не обязательно уточнять, мало ли сейчас мин после войны осталось. Тем более наверняка примется к сведению, если, как ты говоришь, обладаешь сведениями, интересующими советское командование. Может, не стоит усугублять своё положение и подумать над таким решением? Надо радоваться, что жизнь сберёг в такой мясорубке. Зачем сейчас, после того как война закончилась, опять пытаться играть в прятки со смертью? Стоит ли это всё слёз твоей семьи?

Последнее сказанное Александром явно пришлось Карлису не по душе, и по его дальнейшим словам стало понятно, что затронутая тема семьи была для него довольно болезненной. Он на какое-то время прекратил готовку и, обернувшись к Александру, сказал тоном, в котором уже не было и намёка на доброжелательность:

– Что ты знаешь о моей семье? Ты, чёртов победитель! Вы ещё до войны пришли на мою Родину, не спросив разрешения, и по-своему усмотрению стали распоряжаться судьбами и жизнями тех, кто сотни лет жил на этой земле до вас. Вам не понравились наш уклад жизни, наши привычки, наша судьба, которую мы сами для себя выбрали и выстрадали. Какой бы она ни была, эта наша жизнь до вас, плохой или хорошей, но это была НАША жизнь! И судить её могли только МЫ, латыши, а не пришлые люди с красными флагами! И что вы принесли нам? Чуждую для нас большевистскую идею, какие-то сомнительные блага для некоторой части населения, которая к вам примкнула, но горе и смерть тем, кто не принял вас. Горе и смерь даже тем, духовно не принявшим вас, кто никак не сопротивлялся вам и не делал вам ничего плохого. В чём был виноват мой отец, расстрелянный вами сразу, как только первые красные флаги появились на домах моего родного Крустпилса? В том, что он, будучи офицером латвийской армии, воевал за свободу и независимость своей страны? С немцами воевал, между прочим, хотя сам был по национальности остзейским немцем, но родившимся в Латвии и до последних своих дней воспринимавшим Латвию как свою единственную родину. А в чём были виноваты моя мать, сёстры и братик, увезённые вами в Сибирь и наверняка сгинувшие там! Братику было семь лет. Когда он успел стать для вас врагом? В чём их вина перед вами? А ты говоришь, чтобы я подумал о слезах своей семьи! Некому по мне плакать. Некому!