Игорь Сотников - Номенклатор. Книга первая

– Какой ещё Геракл, и кто, собственно, он такой, чтобы его вспоминать здеся?! – нет пределу возмущения тем людям, кто отстаивает свою собственную национальную самоидентичность и право на то, чтобы иметь собственную историю, на основе своих мифов, хоть местами и жестоких и трагичных. – Вы нам ещё за Энея ответите! – в момент затыкают рот этим восхвалителям Геракла, у кого у одного ума хватило не присоединяться к воинству, осаждающему Трою.

И только с одной стороны отбили попытку переписать историю, наполнив её никак не подтверждёнными фактами, не укладывающимися в голове даже у человека со своими знаниями человеческих пороков, как уже с другой стороны подступаются, чтобы опорочить память людей выдающихся, кто собой может быть олицетворяет целую эпоху.

– Вот не мог во времена республики Цезарь так сокрушаться над тем, что Понтий Аквил, народный трибун, и не подумал встать со своего места тогда, когда Цезарь во время триумфа проходил мимо трибунских мест. При виде чего Цезарь не смог сдержаться и в негодовании воскликнул: «Не вернуть ли тебе и республику, Понтий Аквил, народный трибун?». После чего Цезарь много дней спустя, давая кому-нибудь обещание, приговаривал: «Если Понтию Аквилу будет благоугодно». – Вот с такой критической точки зрения смотрят некоторые истографы на немыслимые с их разумения, имевшие по словам почитателей собственных слухов факты и события, что является совершеннейшим искажением той исторической реальности, свидетелями которой были эти стены вечного города.

– Вот не могло такого случится и всё. – Со свойственной себе убеждённостью, только с виду выглядящей как высокомерие (хотя эти философски мыслящие люди, пишущие о событиях исторических с высоты своего настоящего, имеют полное право так смотреть на вас, всего лишь современника и в вас трудно предугадать историческую личность), рассуждают эти люди с историческими знаниями и их казусов (явно поклонники всяких Брутов). – И на это указывают нестыковки в словах Цезаря, вдруг решившего утверждать, что уже и республики при нём никакой нет, а есть лишь деспотизм его личной диктаторской власти. – В общем, есть ещё время и место в умах людей, заточенных своим умом на исторические знания для того, чтобы тешить своё самолюбие, приписывая себе отличнейшее знание данной исторической эпохи.

Но такое смеют утверждать только большие завистники к людям неординарного ума и образа жизни, кто погряз в своей ординарности и обычности, и как тут не обойтись без своих конъюнктурных соображений, которые движут всеми этими карьеристами, автократами и деспотами в душе по самому малому поводу, для кого чужая тирания как бальзам на душу, чтобы оправдать свой инфантилизм и связанную с ним жестокость. Вот не могут они до сих пор простить тому же Гаю Юлию Цезарю, что на его месте оказался он, а не они, и оттого они и начинают передёргивать факты из его исторического времени.

Тогда как в противовес им есть и такие благородные мужи, и не только из плебейского сословия, а среди них встречаются и сенаторы, кто всё это видел под другим историческим углом и соображением, и у них есть со своей стороны аргументы и факты, указывающие на то, как Юлий Цезарь без всякого стеснения со своей стороны не гнушался близости с самым рядовым римским гражданином и сидел с ним на равных в общественном месте, латрине, не воротя свой орлиный нос даже в случае того, если этот гражданин позволял себе лишнего и в некотором роде своевольничал.

– Вот здесь, как сейчас помню, прохаживался в своё время сам Юлий Цезарь, – с очень самоуверенным выражением лица и его видно ни в чём не переубедить, начнёт вести рассказ один из таких всё знающих из первых источников людей, – вот те пыточный крест, сам всё видел, – о делах так давно минувших дней, что их в пору записывать в анналы истории в самом лучшем случае, а так-то всё это подходит под те легенды и мифы, на которых строилось это здание современной государственности Рима, – а сюда он заходил когда его застанет неожиданно нужда. Чему я первый свидетель. Сам знаешь какие у меня сложности с пищеварением, и я не раз посиживал в общественной латрине, куда как-то раз заглянул сам Юлий Цезарь. И знаешь, он проявил демократичность, и не стал от нас требовать приветственного уважения: «Аве, Цезарь!», с вставанием на ноги своим нетерпеливым взглядом, с каким он, как и все здесь находящиеся сограждане сюда спешно вошёл.

– И знаешь, что дальше случилось? – с загадочным лицом и с интригой во взгляде и голосе переведёт в плоскость загадки свой рассказ этот столь информированный рассказчик, не сводя со своего слушателя пристального взгляда. Отчего его невольный слушатель, сразу заволнуется сверх меры и начнёт в своём животе чувствовать не прежнее благоустройство, а прямо какой-то непорядок, с позывами поскорее узнать, что там случилось такого, что этот рассказчик так акцентировал твоё внимание на этом, как ему ещё недавно думалось, сугубо личном моменте.