Анаит Григорян - Неведомым богам

Испугался Син, но нашёл в себе силы ответить грозному богу и говорил так:

– Прости меня, Эн-Уру-Гал, мудрейший из богов, за то, что потревожил я тебя в твоём доме и отвлёк тебя от твоего умиротворяющего занятия. Нет, не надоело мне светить путникам и выводить их на верную дорогу в ночной темноте, не надоело мне обнимать моими лучами влюблённых, которые только и ждут, когда Уту уведёт с небес свою огненную колесницу. Не для того я пришёл к тебе, чтобы докучать тебе праздными и пустыми разговорами, но для того, чтобы просить и умолять тебя о помощи и снисхождении, ибо только ты можешь помочь мне в моей беде, и бессмысленно и бесполезно обращаться мне к братьям и сёстрам, которые только и знают, что петь да веселиться при свете дня, да почивать ночью.

И рассказал Син о своей беде, и поведал, что не может он больше смотреть, как демоны земли Кигаль еженощно уводят за собой смертных, ибо предпочитают они бесформенность ночи ясности дня, и нет больше у него сил слушать плач и стоны, раздающиеся с вечера до раннего утра.

– Пусть не только ночью, но и днём уходят те, кому суждено уйти, – говорил Син. – Пусть огненный брат мой разделит со мной мою печаль, ведь несправедливо, что он видит только радостное, творящееся на земле, мне же достаются одни несчастья и горести. Скажи, Иркалла, разве это справедливо?

Задумался Иркалла, и невеселы были его мысли, ибо ему, как и его подданным, тьма ночи была милее суматохи и яркости дня. Говорят, однажды день так расшумелся, что у Иркаллы разболелась голова, и тогда приказал он тысячеголовому змею Нингхицхидде поглотить солнце, и поднялся змей к небу и бился с Уту, и в конце концов обхватил его вместе с его круглой колесницей и огненным быком, что тащит её за собою, своими лапами и обвил своим телом, и закрыл своими крыльями. Так держал Нингхицхидда солнце, пока у повелителя его не перестала болеть голова и он не разрешил отпустить Уту и его колесницу и вернуться в преисподнюю. С тех пор, когда богу смерти нездоровится, Нингхицхидда покидает свою пещеру под землёй и поднимается к небу, и обвивает телом и обхватывает крыльями небесное светило, будь то солнце или луна, и случается солнечное или лунное затмение, и весь мир погружается во мрак и тишину.

Потому неприятны были Нергалу слова младшего брата, и не хотелось ему ночью и днём вести счёт душам умерших и записывать их имена в таблицу мёртвых, однако просьба Сина показалась ему всё же справедливой, и, подумав, отвечал он так:

– Что ж, я понимаю причину твоего огорчения и удовлетворю твою просьбу. Отныне не только ночью, но и днём будут уходить те, кому суждено уйти, и тебе не придётся видеть только горести, а твоему огненному брату – одни только радости. Пусть радостей и горестей будет поровну между ночью и днём, если таково твоё желание. Однако за то, что ты явился ко мне незваным и нарушил моё спокойствие, я примерно накажу тебя.

С этими словами схватил Иркалла инструмент гишпу, которым подравнивал до того ветви деревьев, и несколько раз ударил Сина по лицу рукояткой…

Далее текст прерывается; на одной из фотографий виден отбитый край таблички, но, сколько я ни перебирал содержимое первого конверта, мне так и не удалось обнаружить ничего похожего на продолжение – возможно, я найду его в других письмах Н. Впрочем, нетрудно догадаться, что после столь дружелюбного приёма в царстве мёртвых лицо несчастного Сина покрылось синяками и кровоподтёками, которыми должны объясняться тёмные пятна на лунной поверхности. Однако своего бог луны всё же добился, и люди стали умирать в любое время суток, а не только ночью, – таким образом, между ночью и днём установилось некоторое равновесие и даже гармония, особенно если учесть, что раньше день был наполнен не только радостями, но и зловещим предчувствием ночи. Иными словами, выполнение просьбы Сина придало смерти успокоительную неопределённость.

Н., очевидно, обнаружила собрание ранее не известных мифологических текстов, по крайней мере часть из которых посвящена богу смерти – не самому популярному среди людей божеству, получающему жертвенные дары лишь благодаря внушаемому им страху, а вовсе не из-за любви и симпатии. Известно, что у Нергала и его жены Эрешкигаль имелся свой центр поклонения в аккадском городе Гудуа, или Куту, располагавшемся на северо-востоке от Кадингира, но мифов, которые содержали бы сведения о его характере и привычках, практически не сохранилось.

Н. всегда проявляла к этому сумрачному божеству особенный интерес и утверждала, что Ирем был первым центром его культа, что не вяжется с историей разрушения города, которую она рассказала мне незадолго до своего отъезда. С другой стороны, один и тот же миф вполне мог существовать в разных, даже полностью противоречащих друг другу вариантах. Мне едва ли удастся восстановить все истории; уже теперь ясно, что многие их части безвозвратно утрачены, другие же перепутаны до такой степени, что представить их порядок и отношения едва ли возможно.