Лев Корнешов: Схватка с ненавистью

В какой-то день в камеру привели еще одну девушку. Новенькая хмуро, ни на кого не глядя, подошла к свободной койке, присела на край. Была девушка такой спокойно-неприступной, что даже общительная Леся не решилась заговорить первой, лишь украдкой, искоса ее разглядывала.

Она была очень красивой, это Леся вынуждена была признать, хотя редко-редко девушки соглашаются, что есть еще кроме них, разумеется, красавицы. Тонкое, надменное лицо. Удлиненный разрез темных глаз – строгих, почти отрешенных. Нежная, чуть смуглая кожа хорошо гармонировала с темными глазами и пухлыми, яркими губами. «Смуглянка», – подумалось Лесе. Она обратила внимание, как удивительно изящно сидит на точеной головке незнакомки корона из золотых кос. Казалось невероятным, невозможным такое сочетание: цвета спелой пшеницы косы и матовая смуглость лица. Это была та деталь, которая сразу выделяла девушку из разряда обычных и заставляла думать о том, что природа в своей мудрости может сплавить в цветок яркий луч солнца и темную кисею ночи. «Приметная особа, – отметила Леся, – такую опознать несложно».

Девушка встала, прошлась по камере, словно давала возможность полюбоваться, какая у нее красивая, грациозная фигурка, упругая, сильная походка, как хорошо, будто богатый наряд, сидят на ней простенькая вышитая блузка и расклешенная юбка из недорогого серого сукна.

«Благородной крови панночка, – Леся цепким взглядом оценила девушку, – такой бы на балах да по шляхетным гостиным красоваться».

– Вошла – поздоровайся, – сказала Леся.

– Здороваются, когда в хату входят, – неприветливо ответила девушка. Выговор у нее был мягкий, только некоторые слоги она произносила жестковато.

– Здороваются не с углами – с людьми, – не уступила Леся.

– День добрый, если вам от того легче станет. – Новенькая зло отвернулась к окошку.

Время от времени, словно тень, по лицу незнакомки скользила злая гримаса. И тогда красота ее сразу меркла, она становилась похожей на привередливую Оксану из бувальщин, рассказанных Гоголем про вечера на хуторе близ Диканьки.

В тот день новенькая больше не проронила ни слова. И когда утром с лязгом открылась дверь камеры, она так же молча, даже не глянув на своих случайных подруг, ушла по вызову следователя.

Возвратилась часа через два: такая же спокойная, неприступная, только усталость бросила легкую тень под глаза.

– Ну как там? – осторожно спросила Леся, кивнув неопределенно на дверь.

– Не понимаю, о чем вы, – резко бросила девушка.

– Понимаете! – обозлилась. Леся. – Вы здесь недавно, а у меня – стаж…

– Не мое дело. – Девушка стала против Леси и в упор на нее посмотрела. – Не я вас сюда упрятала…

Леся подошла к стене, на которой выцарапана была длинная вереница палочек, провела пальцем по выщербленному цементу.

– На досуге посчитайте. Каждая – сутки. Это только здесь. Кое-что было и раньше. Я не хвалюсь, а говорю, что за это время многому научилась.

Девушка по-прежнему смотрела на нее с легким, высокомерным презрением:

– Я при чем?

Леся сделала небольшую паузу, чтобы слова ее прозвучали убедительнее:

– Здесь одной нельзя. Одиночка – самое тяжелое наказание. А ты, – она намеренно сказала этой гордячке «ты», – сама в нее рвешься, хотя рядом с тобой люди. Сдадут скоро нервы, заест тоска, и сама не заметишь, как сломаешься… – Леся сказала это и отвернулась, будто черту подвела: мое дело предупредить, твое – решать. Но в словах ее была правда, и даже толстенькая Яна своим красивым голосом подтвердила:

– Говорят люди: одинокую волчицу и плохой охотник подстрелит.

– Я не волчица, – обидчиво сверкнула темными глазами девушка.

Леся улыбнулась примирительно:

– Зато охотники идут по твоему следу. И неплохие, заметь.

В камеру вползли ранние сумерки. Там, на воле, было еще совсем светло, а здесь уже тени легли по углам, зачернили стены. Впереди был длинный однообразный вечер. И тишина, прерываемая лишь мерными шагами часового.

Разговор оборвался. Леся и не хотела его продолжать: на правах старожила она дала новенькой совет, а последовать ли ему – пусть сама решает. Она тихо, для себя запела песню. Песня была о том, как тоскует человек, которому не дано стать соколом, и нет у него крыльев, чтобы покинуть землю и подняться в небо, далеко-далеко, за синие тучи. Вплелись в песню тоска и бессилие.

– Хорошо поешь, – задумчиво протянула девушка. – Ну-ка, еще…

– По заказу не могу. – Леся чуть приметной улыбкой смягчила резкость.