Вадим Загоренко - Московское сукно

Как именно моряк стал владельцем корчмы, никто точно не знал. Так или иначе, очарование, сообразительность и редкие, но показательные случаи жестокости помогли ему быстро занять солидное положение московских преступников. Помимо разлива пива сомнительного качества, он занимался скупкой краденого и сбором наводок на места с жирным уловом.

Марк попросил светлое и сухари с луком, Кляйн – темное и сельдь.

– Сейчас сообразим. – Корчмарь гавкнул приказ пробегавшей мимо девушке-разносчице. – Маркуша, говорят, вы с Андреем солдат бивали на той неделе?

– Так, по мелочи.

– Ну вы храбрецы! Все гудели про это, ко мне давеча даже полицмейстеры заходили, интересовались. Но я молчок, никому ничего.

– Совсем никому, совсем ничего?

– Вообще никому и ничего. Они обиделись, дубинками мне грозили, я весь изволновался…

– Ну, я благодарен. – Марк поморщился и положил на стойку рубль. Моряк выпрашивал чаевые вежливо, но настойчиво. – Какие еще новости?

– Да вот народ рассорился, сидят дуются друг на друга.

– Кто рассорился?

– Все сразу. Вон, сам посмотри!

Марк обернулся и заметил, что лихие люди в корчме разделились на две половины. Деление, кажется, произошло по географическим признакам: слева, под углом с иконами, сидели коренные московские воры, к которым относился Корча и еще пять человек. Справа, у окна, расположилась компания побольше – приезжие преступники из ближних городов и деревень. Обе группы тихо переговаривались и смотрели друг на друга с явной неприязнью.

– Что случилось-то? – спросил Кляйн.

– Да ерунда какая-то. Они уже несколько дней собачатся. – Корчмарь тяжело вздохнул. – Начали с того, что Сермяга якобы Мирослава обворовал. Потом стали говорить, что Мирослав с девчонкой Полушки блудил, а Полушка потом в морду Скорняку дал. А потом и Песковы братья разошлись, Пила взбесился… Ну и понеслось, теперь сидят вот, чуть не громить друг друга рвутся. Я уже не знаю, чего делать.

– А Иерей где?

– Пропал! Послал людей искать, думал, хоть он что-то сделает. Никто найти не может!

У преступной Москвы не было строгой иерархии, но были авторитеты. Опытные старики, наводчики и скупщики, вроде Моряка. А самым уважаемым из всех лихих людей был Иерей – настоящий ветеран, который начал работать еще при царице Елизавете, вскоре после каиновских арестов. Последние несколько лет он был неофициальным судьей, к которому прислушивалась и молодежь, и другие старики. Если его не могли найти – дело действительно плохо.

Моряк вдруг просиял и радостно хлопнул себя по лбу:

– Ребята, мысль есть! Давайте вы заявите, что всем по чарке проставите? Платить не надо, я бесплатно разолью. Может, даже по две. А вы поболтаете с остальными, повеселите.

– Зачем? – озадаченно спросил Кляйн.

– Просто красивый жест, люди порадуются, разговорятся. Может, пьяные замирятся. Ну нельзя так все оставлять, они ведь ко мне приходить перестанут. А то и драться полезут и разнесут здесь все.

– Даже не знаю. – Марк нерешительно пожал плечами. – Мы думали недолго посидеть и по домам…

– Да хватит телиться! И так еле заходите, всех друзей забыли! Вам что, жаль мне услугу сделать?!

Подельники переглянулись, молча обдумывая предложение. Первым сдался Марк:

– Ладно, открывай бочки.

Московские воры были людьми спорного качества. Профессия делала их подлыми, мелочными, недоверчивыми, а от спиртного многие становились буйными. Каждый был готов продать другого, и каждый об этом знал.

Но в редкие дни, когда они забывали о деньгах и постоянной угрозе тюрьмы, отдыхать с ними было одно удовольствие. Вечером 25 августа 1784 года случилось именно это.

Две бесплатные чарки на человека быстро сделали свое дело. Мирослава понесло рассказывать шутки. Какие-то из них даже были не слишком похабными. Сермяга оказался в чувствительном настроении и полез обниматься со всеми присутствующими. Даже Корча достал ложки и начал выстукивать быстрые мелодии.

Веселье, как заведено у отчаянных людей, было ярким и долгим.

Проснулся Марк ближе к полудню, на удобном, теплом стоге сена. Приподнявшись, он отметил, что лежит в углу небольшой конюшни. Голова болела, но не сильно, осуждающим взглядом его одарила только стоявшая рядом лошадь. Не худший исход.

Ощупав карманы, он с недовольством понял, что куда-то пропали его часы. Может, оставил в «Оленьей»? Отряхнувшись и умывшись водой из бадьи, вор-негоциант вышел наружу.

Вокруг жильцы Земляного города были заняты делами: таскали воду и дрова, громко, а местами и грубо спорили о ценах и хозяйстве, строили и ремонтировали дома. Из широко открытых окон пахло горячей едой и опилками. Сама улица была удивительно чистой: ни луж, ни мусора, ни конских яблок.