Теодор Мундт - Граф Мирабо

Де ла Марк торжественно подал другу руку, а из рук Мирабо получил ключ с указанием открыть им потайной ящик в стенном шкафу. Оказавшиеся здесь в полном порядке свернутые бумаги де ла Марк бережно спрятал в карман.

В то время как де ла Марк и Мирабо, сидя близко один возле другого, продолжали свою интимную беседу, Мирабо не замечал, что в глубине комната его начала наполняться различными фигурами, мужчинами и женщинами. Образовалась молчаливая, полная ожидания группа, не осмелившаяся подойти ближе, но печально и торжественно ожидавшая минуты, когда Мирабо ее увидит. Время от времени дверь вновь растворялась и входили новые лица, имевшие, по-видимому, право на внимание Мирабо.

И Мирабо их заметил. Удивленный и взволнованный, он поднялся с кресла и всматривался в эти фигуры, из которых одни стали к нему приближаться, другие же остались в глубине комнаты.

– Кто вы? – сказал он голосом, звучавшим радостно и одновременно боязливо. – О Боже, я знаю вас! Вы все – образы моей жизни, которые я когда-то любил и почитал. И ты здесь, Генриетта, моя кроткая подруга? Ты бледна, Иетт-Ли, как смерть. Ты поднялась, не правда ли, с твоего болезненного ложа, чтобы еще раз подарить мне привет своих чудных глаз? А об руку с тобой мой друг Коко, которого ты привела ко мне еще раз. Вот она, верная орда Мирабо! Прощайте, прощайте оба…

Генриетта с горестным криком простерла к нему руки, но он знаком показал ей, чтобы она не подходила к нему.

– А вот Шамфор! Вот Кондорсэ! А вот прекраснейшее сердце и красноречивейшие уста, аббат Черутти! – восклицал Мирабо с блестевшими глазами и с удивлением указывая пальцем на называемых лиц. – Ты должен пропустить надгробную речь, Черутти. Хорошо?

Черутти поклонился ему с серьезным, полным скорби выражением.

– Ах, вот мой верный, старый друг, госпожа Гельвециус! – продолжал Мирабо, кланяясь почтенной женщине, которая, вся в слезах, стояла в углу комнаты, опираясь на руку своего друга Кабаниса.

– А что это за хорошенький паж стоит там? – спрашивал Мирабо далее.

Де ла Марк шепнул ему, что этого пажа прислала королева узнать о состоянии Мирабо и выразить больному ее участие.

– О, королева! – воскликнул растроганный Мирабо. – Охотно отдал бы я свою жизнь, чтобы сохранить ее, столь драгоценную и прекрасную!

Теперь глаза его остановились на сестре, стоявшей позади, у дверей, рядом с другой дамой в черном платье.

– Вот сестра моя! Верно и нежно любили мы друг друга! – говорил Мирабо, рукою посылая госпоже Сальян поцелуй. – Но кого ты привела еще с собою, кого привела ты?..

Мирабо вдруг узнал свою жену, Эмилию де Мариньян, кланявшуюся ему издали почти с благоговейною любовью. Он протянул к ней руку, улыбаясь, с выражением полного примирения, но в эту минуту покачнулся и зашатался. Кабанис и Шамфор поддержали и отвели его в кресло.

– Вы пришли все, все, которых я любил, чтобы окружить меня предсмертным хороводом! – сказал он, помолчав, внезапно страшно изменившимся голосом. – Встав сегодня утром, я желал музыки, цветов и венков! Вы же пришли и еще раз украсили меня венками любви. Ваш прощальный привет тихо звучит в моих ужасных страданиях! Благодарю вас!

В эту минуту с ним сделались страшные судороги, которых он не мог выдержать. Тут же стал он жаловаться на сильный стук в голове и просил докторов дать ему опиуму, чтобы заснуть и избавиться от мук. Но вдруг дыхание прекратилось. Мирабо умер…

Из его дома, перед которым густые, торжественно молчаливые толпы народа узнали о кончине Мирабо, весть эта разнеслась, подобно прибывающему шумному потоку, по всему Парижу и отозвалась во всех сердцах…

В самый день смерти Мирабо подозрительное событие, происшедшее в его доме, подтвердило мрачные слухи, носившиеся во всех парижских сферах о его смерти и предшествовавшей ей болезни.

Писец Мирабо, молодой Камп, был найден на чердаке дома, где он пытался повеситься. Перед тем уже видели, как он, подозрительно возбужденный, в замешательстве, всходил на лестницу, не переставая кричать: «Яд! Яд! Какое позорное деяние!» Удалось вернуть его к жизни, но он оказался помешанным и не мог уже рассеять этой загадочной неизвестности, лично по отношению к нему подозрительными могли быть его тайные сношения с якобинцами, в особенности с Александром Ламеттом.

Все более и более распространявшиеся слухи, соединенные с громкими жалобами народа, заставили государственные власти настоять на вскрытии тела Мирабо. Четыре врача с величайшею уверенностью высказали мнение, что Мирабо был отравлен. Четверо же других, с такою же уверенностью, отрицали присутствие яда в теле. Последние были отчасти известны как люди, считавшие своею обязанностью примирять партии, а не возбуждать их к еще более ожесточенной борьбе. Родственники Мирабо сохранили убеждение, что он умер от яда.