Сергей Булыга: Грозное дело

Из сеней они прошли до рундука и там поднялись вверх, потом свернули два раза туда и три раза сюда, опять поднимались и спускались, развернулись и пошли обратно. Трофим гнул пальцы, считал повороты, но вскоре сбился со счёта и подумал, что всё равно один он отсюда не выйдет. А какая духотища здесь! А теснотища! В Москве намного просторнее. Зачем здесь так тесно строили? Самим же мучиться!..

Только он так подумал, Годунов остановился. Один из его стрельцов выступил вперёд и постучал в стену. На этот стук прямо в стене открылась небольшая потайная дверь. Стрелец отступил назад, пропуская вперёд Годунова. За Годуновым в дверь вошёл Трофим, а уже за ним стрельцы.

Палата, в которой они оказались, была совсем без окон. И ничего там не было, даже скамей вдоль стен. Была только одна скамья, очень широкая, на ней на одном краю стоял светец и светил в сторону, а на втором сидел, нога на ногу, некто очень важный, так как обут он был в дорогущие персидские сапоги, одет в просторную, с парчовым верхом, шубу, а в руке он держал посох. А вот голова его была в тени, так что узнать сидящего было нельзя. Трофим всё равно поклонился. Тот человек отложил посох – и из палаты вышли, судя по шагам, стрельцы. Трофим ещё раз поклонился.

– Что, – насмешливо спросил тот человек, – почуял?!

Трофим вздрогнул. Он же сразу вспомнил этот голос, хоть уже давно его не слышал.

– Почуял, нет? – опять спросил тот человек.

– Почуял, боярин, – ответил Трофим.

– Врёшь! – зло сказал тот человек. – Я не боярин! А сам знаешь, кто!

И весь подался вперёд, лицо его вышло из тени. И Трофим с тоской подумал, что он не ошибся – это и в самом деле был Зюзин Василий Григорьевич, первый дворовый воевода, зверь зверем, которого, как говорят, сам Малюта Скуратов побаивался. И не зря! Малюта давно землю парит, а Зюзина и чёрт не взял. И все бояре перед ним шапки ломают – вот как! Трофим тяжко вздохнул…

А Зюзин усмехнулся и сказал:

– Вот, теперь вижу, что вспомнил. И я тебя, Трофимка, тоже вспомнил. Давненько мы с тобой не виделись. Ну да теперь свидимся.

Тут он недобро гыгыкнул и посмотрел на Годунова. Годунов услужливо подгыкнул. Робеет, собака, подумал Трофим. Ну так есть, перед кем робеть. Что Годунов! Зюзин и не таких на плаху кладывал и на кол саживал. Зюзин…

Но Трофим додумать не успел, потому что Зюзин опять начал:

– Чего ты, Трофимушка, трясёшься? За тобой нет ничего. Пока что! Потому я и велел тебя позвать. И царь-государь сказал: зови его. Слышишь, Трофимушка? Царь! Про тебя, пса, помнит! Чуешь?

– Чую, – ответил Трофим.

– Дурень! – сердито сказал Зюзин.

Он спрыгнул с лавки, пошёл по палате. Зюзин был небольшого росточка, но головастый, плечистый, а руки у него были длиннющие и очень крепкие. Огня не боялись! Трофим сам однажды видел, как Зюзин из огня ключи вытаскивал – голой рукой! И ничего ему с того. Обтёр об шубу – и готово. Давно это было…

– Да! – сказал Зюзин. – Давно! А всё никак про это не забудешь?

Трофим опомнился. Зюзин стоял перед ним, усмехался. Трофим оробел, подумал: неужели он всё слышит?

А Зюзин сказал:

– Да! Мало нас из тех, кто там тогда был, до сей поры в живых осталось.

После махнул рукой, прошёл мимо Годунова как мимо столба, подпрыгнул, сел на лавку, посмотрел куда-то вверх и почти что нараспев сказал:

– Какие люди были! Иерои, прости, Господи. Да один Григорий Лукьянович чего стоил! А сшибла пуля. Пстрик! – он щёлкнул пальцем, – и готов!

– Пуля была заговорённая, – сказал Трофим.

– Ага! – сердито подхватил Зюзин. – Ну и что?! Ты думаешь, в меня заговорёнными не стреливали? Отправленных грибочков, думаешь, не подносили? Вот, Борис не даст соврать.

И он повернулся к Годунову. Годунов сразу стал белый, как стена, и молчал.

– Не дашь? – напомнил Зюзин. – Что молчишь?

– Не дам, – ответил Годунов.

– Вот и славно, – сказал Зюзин. – Ну да это что! Кто мы такие? Дерьмо мы собачье, Трофим. А вот тут беда какая… – помолчал, добавил: – Великая беда, Трофим! – И тут же спросил: – Не говорили тебе?

– Нет.

– А я скажу. Царевич помирает, вот как! А знаешь, почему?

Трофим ничего не ответил. Смотрел Зюзину прямо в глаза и молчал. И даже думать боялся, а просто стоял – и всё. И ещё зубы стиснул, да так, что желваки заныли. Зюзин сердито хмыкнул, повернулся к Годунову и велел:

– Борис!

Годунов откашлялся и начал говорить без всякой охоты:

– Тут, знаешь, такое приключилось. Государь царевич Иоанн Иоаннович при смерти. Убить его хотели злые люди. Чуть жив царевич, вот как. Дай Бог царевичу выжить… – и начал креститься.