Георгий Брянцев: По ту сторону фронта

Беляк передал Бакланову распоряжение штаба – сейчас же после взрыва идти на кладбище к Микуличу, а оттуда с ребятами из партизанского отряда в лес. Оставаться ему в городе нельзя. Жену свою, по указанию Беляка, Бакланов еще в четверг отправил в одну из отдаленных деревень.

Когда совсем стемнело, Бакланов пошел провожать Рузметова к лесу, где его ожидали партизаны – Дымников и Багров. Моросил мелкий дождь. Небо было до того темным, что сливалось с землей. Ни звездочки, ни огонька в окне. Мертвая тишина. Только плотный, обложной дождь монотонно шуршал. По дороге попался патруль. Немцы помигали фонариками, проверили документы и отпустили.

Попрощались на окраине города.

– Сколько тебе лет, Усман? – вдруг спросил Бакланов.

– Двадцать пять, – ответил Рузметов. – А что?

– Я так и думал. Молодой ты, а член партии уже. Я тебя просить буду, как дело это с гостиницей сотворим, дай мне рекомендацию.

– Конечно, дам, – не задумываясь, сказал Рузметов.

– Ну вот и спасибо! Теперь еще одного надо найти. Говорят, для подпольщиков и партизан достаточно двух рекомендующих.

– Правильно, – подтвердил Усман. – И второго найдешь. А теперь иди, а то поздно. Да не забывай, о чем я говорил: конец шнура обязательно срезай наискосок и головку спички прижимай поплотнее, к самой мякоти…

– Помню, помню! Все помню, – заверил Бакланов и зашагал обратно в город.

Утром в понедельник, идя на службу в управу, Беляк, чтобы не откладывать дела и долгий ящик, решил забежать в комиссионный магазин и взглянуть на Брынзу. С собой он захватил кожаный ягдташ, с которым, бывало, ходил на охоту. Продавать его Беляк не собирался, но это было предлогом, чтобы зайти в магазин.

В комиссионном магазине, кроме продавца у прилавка и пожилого толстого мужчины за конторкой, никого не было. Подойдя к прилавку, Беляк показал ягдташ продавцу и заломил заведомо высокую цену. Продавец, молодой прыщавый парень, пожал плечами и, желая показать, что товар его не интересует, отвернулся и начал переставлять стоящие на полке дамские туфли.

– Не устраивает? – громко спросил Беляк.

– Нет! – лаконично бросил продавец через плечо.

В это время из-за конторки вылез толстяк и, тяжело отдуваясь, словно он тащил на спине мешок, приблизился к прилавку. Взяв в руки ягдташ, он осмотрел его со всех сторон, отогнул крышку, помял и даже понюхал кожу. Небольшая голова его с крупными отвислыми ушами с трудом поворачивалась на чрезмерно толстой и короткой шее. Окончив осмотр, он посоветовал придержать вещь и не продавать до времени.

– Сумка, конечно, хороша, но сейчас не в моде. Охотников и на нее, и на дичь, прямо скажем, маловато стало.

На Беляка с масляной улыбкой смотрели широко посаженные, часто мигающие, маленькие, как у хорька, глазки.

Беляк объяснил, что сумку он продает потому, что нужны деньги. В ответ толстяк спокойно изрек:

– Что такое в наше время деньги? Они уходят и приходят и стоят иногда дешевле бумаги, на которой печатаются. А вещь есть вещь. Простите, с кем имею честь?..

– Беляк.

Жидкие белесые брови толстяка взметнулись кверху, и от этого его маленький узкий лоб стал еще меньше.

– Беляк? Гм… наслышан про вас. Раньше вы работали в городской библиотеке, а теперь в управе, по финансовой линии. Очень приятно… очень рад… Евсей Калистратович Брынза! – представился он и подал мясистую руку с короткими, точно обрубленными пальцами. – Это замечательно!.. Будем знакомы. А сумочку придержите.

– Что же, придется, – согласился Беляк. – Ну всего хорошего.

– Желаю успеха! Заходите, буду рад, – и Брынза проводил посетителя до дверей.

«Скользкий тип, – размышлял Беляк, идя по улице. – Что же ему от меня надо?..»

Вечером, в девять часов, заместитель бургомистра Чернявский слушал доклад Беляка о состоянии финансов в селах и районных центрах. Он пробегал глазами документы, подчеркивая толстым красным карандашом отдельные цифры, и то и дело поглядывал на свои наручные часы. Видимо, он куда-то торопился.

На нем был зеленый, военного покроя китель с белым подворотничком. Бледное лицо резко выделялось своей белизной на фоне высокой коричневой спинки кресла.

Беляк жаловался, что в деревнях не хотят брать оккупационные и имперские марки и предпочитают получать за свои продукты советскими деньгами.

Чернявский скривил тонкие бескровные губы в брезгливой улыбке.

– Понятно, понятно, – заметил он, – надеются, очевидно, на возврат советской власти. Это закономерно и естественно. Сказывается сила инерции. Помните, как не хотели брать никаких денег, кроме романовских, в семнадцатом и восемнадцатом годах, а потом ими разжигали печи и самовары? Так что явление это нестрашное. Время – лучший врач, и тут придется положиться на него. – Чернявский снова взглянул на часы и продолжал: – Если бы мы с вами сейчас могли…