Георгий Брянцев: Тайные тропы (сборник)

Когда Ожогин и Грязнов умылись и оделись, в комнату, постучав, вошла хозяйка. Она сказала, что идет в город, и выдала жильцам ключи от парадного входа и дверей, непосредственно ведущих в комнаты.

Друзья решили осмотреть дом.

Прежде всего обследовали чердачное помещение. Оно было сплошь завалено хламом: развалившейся мебелью, битой посудой, каким-то тряпьем и круглыми картонными коробками из-под шляп.

Внизу, в комнате хозяйки, стояли кровать, ветхий комод, платяной шкаф и старое, облезлое зеркало в бронзовой раме. Эта комната отделялась от спальни жильцов толстой, фундаментальной стеной. Задержавшись здесь, Ожогин попросил приятеля пройти в спальню. Грязнов громко произнес из спальни несколько слов – разобрать их Никита Родионович не мог. Выходило – в их комнате можно разговаривать свободно, не опасаясь быть услышанными.

В большой столовой были только стол и стулья. В гостиной, устланной пестрым паласом, стояли два шкафа, наполненные книгами, диван с высокой спинкой и расстроенное пианино, издававшее такие тягостные, рвущие душу звуки, что до него страшно было дотронуться. Над пианино на стене висела гитара.

– Кажется, нам здесь будет неплохо, – сказал Грязнов и провел пальцем по струнам гитары. Они отозвались звонко, мелодично.

– Совсем неплохо, – с усмешкой согласился Ожогин. – Как на курорте.

– Полная свобода действий – вот что странно.

– Ничего странного нет. Юргенс отлично знает, что люди, близко стоящие к гитлеровцам, находятся под наблюдением партизан, и если он начнет чрезмерно заботиться о них, то…

В гостиную тихо вошла хозяйка со свертком в руках.

– Сейчас будем кушать, – угрюмо бросила она и скрылась.

Завтрак состоял из мясных консервов, жареной картошки, салата.

Завтракали вместе с хозяйкой. Это была женщина лет сорока пяти с крупным невеселым лицом, испещренным морщинами. Ела она молча, опустив голову, и ее молчание немного смущало квартирантов.

Наконец Грязнов не вытерпел.

– Как же называть вас, хозяюшка? – любезно спросил он.

Женщина перестала есть, подняла голову и посмотрела на Грязнова угрюмыми глазами.

– Так и зовите, – отвечала она.

– Это неудобно.

– Кому неудобно?

– И нам и вам.

– Мне ничего.

Она встала из-за стола, вышла и через минуту появилась с чайником, который молча поставила на стол.

Друзья поняли, что дальше задавать вопросы бесполезно, и принялись за чай.

Ночью Ожогина и Грязнова вызвал Юргенс. Заполнили анкеты, написали подробные биографии, долго беседовали о предстоящей учебе. Юргенс сказал, что по ночам их будут обучать радиотехнике и разведывательному делу два инструктора – Кибиц и Зорг. Днем можно ходить куда угодно, отдыхать, заводить друзей. Все это, однако, не должно отражаться на учебе.

Договорились, что Ожогин будет принимать заказы на изготовление вывесок и надписей по стеклу, а Грязнов, играющий на аккордеоне, – давать уроки музыки.

– А инструмент у вас есть? – поинтересовался Юргенс.

Ожогин ответил отрицательно.

– Но мы не считаем это проблемой, – пояснил он. – Стоит объявить о желании приобрести аккордеон – и предложений поступит достаточно. Мы в этом уверены.

После беседы Юргенс приказал служителю проводить Ожогина и Грязнова к инструкторам.

Дом, в котором жили Кибиц и Зорг, примыкал задней стеной к особняку Юргенса, а фасадом выходил на другую улицу. Двор был общим.

В комнате Кибица царил беспорядок. На столе, сплошь заваленном бумагами и деталями к радиоаппаратуре, лежали куски хлеба, яичная скорлупа, кости от рыбы, огрызки колбасы. Второй стол, притиснутый к плите, был завален кульками и свертками. В простенке между двух окон красовался большой портрет Гитлера, густо засиженный мухами. Большая, на длинном шнуре, электрическая лампочка была подтянута шпагатом к маленькому столу у окна. Из раскрытого платяного шкафа выглядывали портативные радиостанции, лампы различных конструкций и размеров, мотки проволоки и электрошнура, плоскогубцы, маленькие и большие ножовочные пилы.

Кибиц, хрипловатый голос которого раздался из другой комнаты, вышел не сразу. Когда он появился, Ожогин и Грязнов невольно поморщились. Он был весь какой-то узкий, плоский, с большой, совершенно лысой, головой, с настороженными, колючими глазами.

– Не смущайтесь! – Кибиц изобразил нечто вроде улыбки. – Я тут сам хозяйничаю. Проходите.

Вторая комната мало отличалась от первой. На письменном столе царил хаос, кровать не была убрана, одежда валялась на стульях. На одном из подоконников лежали мыло, бритва, осколок зеркала.