Сергей Булыга: Углицкое дело

– Живей давай! Таскался невесть где! – Но при этом отступил на шаг, освобождая дорогу.

Маркел прошел мимо него в ворота. А там через внутренний двор – и завернул к себе, на их крыльцо, а дальше через сени – и в их бывшую холопскую. Там было темно как в погребе, но он легко прошел, уже привык же, к своей лавке и там сел, снял шапку и уже начал подправлять тюфяк…

Как Яков из угла тихо спросил:

– Маркел, это ты? – А так как Маркел промолчал, он добавил: – А мы тут тебя заждались. И еще громче окликнул: – Гаврила!

При столе кто-то заворочался, поднялся с лавки и сразу спросил:

– Пришел?

– Пришел, – сказал Яков. – Вот он.

Маркел сказал:

– Здесь я. Что надо?

– К боярину тебя, – сказал Гаврила. – Срочно!

– В такую ночь? – удивился Маркел.

– Значит, в такую, если велено! – строго сказал Гаврила, выходя из-за стола. Теперь Маркел его немного рассмотрел, это был тот самый человек, который уже однажды водил его к Шуйскому. Он и теперь опять сказал: – Чего расселся? Ты кого ждать заставляешь, а?!

Маркел вздохнул, надел шапку и встал. И за Гаврилой пошел из холопской.

После они опять, как в прошлый раз, долго плутали, а после все-таки пришли. Гаврила постучался в дверь, ему дозволили, и он ее открыл, Маркел снял шапку и вошел.

Это была та же самая просторная хоромина, и там на той же самой мягкой лавке сидел Шуйский в том же легком татарском халате, но уже без шапочки, простоволосый и со сна растрепанный. И очень злой – это Маркел увидел сразу. И поклонился, и не сразу распрямился. Шуйский молчал, позевывал в кулак. После медленно убрал кулак и так же медленно спросил:

– Ну, что? Где был?

– На посаде, – ответил Маркел. – В Конюшенной слободе, на подворье Андрюшки Мочалова. – И замолчал.

– Какого это еще Мочалова? – сердито спросил Шуйский.

– Да того самого, – сказал Маркел, – который царевича зарезал.

– Что?! – громко спросил Шуйский и весь аж подался вперед. – Как ты сказал?!

– Сказал, что у Мочалова, – повторил, как ни в чем не бывало, Маркел. – Того Мочалова, который травник, которого известно кто прислал и он на царевича навел падучую, а после дал заговоренный нож и царевич от того ножа зарезался.

Шуйский помолчал, потом сказал:

– Тьфу на тебя! Что мелешь!

– Истинный крест! – сказал Маркел и перекрестился.

Шуйский еще помолчал и сказал:

– Повтори еще раз. С толком!

Маркел еще раз, не спеша, сказал. Шуйский молчал. Тогда Маркел стал говорить уже подробнее – вроде того, что сказанный Андрюшка Мочалов приехал в Углич совсем недавно, еще только в этот Великий пост, и назвался знатным травником, и тут почти что сразу государя царевича начала одолевать падучая и злые люди надоумили царицу призвать к себе сказанного Андрюшку, сказанный Андрюшка стал ходить к царевичу и давать ему заговоренной водицы, от которой царевичу становилось ни лучше ни хуже, а время шло, и тогда сказанный Андрюшка, через своего приятеля Оську Волохова, подсунул царевичу заговоренный поганый нож, царевич поскользнулся и упал на этот нож, жилец Петруша Колобов, сын Марьи Колобовой, кинулся царевича спасать, а сказанный Андрюшка, а он стоял сзади, схватил Петрушу за горло и не пустил его к царевичу, и царевич зарезался насмерть. Вот как было это дело, сказал после всего этого Маркел. А Шуйский почти сразу же спросил:

– Кто тебе это сказал?

– Сам Андрюшка, – ответил Маркел.

– Где он сейчас?

– Зарезался.

– Где нож?

– Я его в Волгу бросил.

– Как в Волгу?

– Так, – сказал Маркел и даже показал, как он это сделал.

– Э! – сказал Шуйский очень гневно. – Да ты меня этим убил, собака!

– А как мне было не убить! Э! Государь боярин! – тоже почти что закричал Маркел. – А что мне было делать? Этот нож, он был как змея верткий! Он мне все руки и весь бок изрезал! Он же живой был, этот нож!

– Как живой?! Что ты мелешь, скотина! – грозно воскликнул Шуйский.

– Я не мелю, – сказал Маркел уже спокойным голосом. – И я тоже сперва думал, что другие мелют, когда я их слушал. А после, когда посмотрел… – И замолчал, не зная, с чего лучше начинать.

Шуйский это понял и сказал:

– Давай с самого начала. Время у нас еще есть.

И Маркел начал рассказывать. Но не обо всем, конечно, потому что, он подумал, он же обещал Самойле Колобову ничего лишнего о Петруше не рассказывать. И также о царице, когда дошла до нее речь, Маркел больше помалкивал. И о ее братьях тоже. И так же здесь не место, он подумал, поминать Костыриху. А об остальном он много говорил! И без утайки. А начал он с того, что сказал, что он сразу почуял неладное, когда увидел, что нигде нет того ножа, которым царевича зарезали. Или, как другие говорят, которым он сам зарезался, но ведь же нет его! И, продолжал Маркел, как он после ни бился и как ни исхитрялся, а ножа нигде не было и даже не было его следов. А если так, то это неспроста, продолжал уже с жаром Маркел, и так же с жаром стал рассказывать (а о чем не нужно, пропускать), как он сперва узнал, как этот нож называется, после – какой он из себя, после – что он лежал в траве возле убитого царевича, после его украл Давыдка, после – что Давыдку после нашли мертвым, после…