Вячеслав Сорокин - Десять заповедей

Нет более важного понятия для человека, чем «Бог». Бог – начало, первопринцип, творец всего и управитель всем. Многочисленные народы, последовав за Моисеем, отвергли своих богов и признали нового Бога. Не будем разбирать тут упрёки, что Моисеев Бог был не для всех, а только для евреев, и что заповеди тоже предназначались для евреев. То, что предназначалось поначалу для евреев, стало всеобщим достоянием. Но разве лучше иметь одного бога, чем многих? О своих богах греки и римляне знали всё, даже подробности их интимной жизни. Их боги были для них такие же существа, как они, только более могущественные (но не всемогущие!) и бессмертные. Новый Бог был могущественнее Зевса. Он был всемогущ и непонятен. Если бы он сам был спрошен о своём могуществе, он бы, возможно, ответил: «Я всемогущ до тех пор, пока не хочу того, чего не могу выполнить. Поэтому у меня нет замыслов, которые для меня невыполнимы». В средние века какой-то шутник задал разуму нелёгкую задачку вопросом: «Если Бог всемогущ, может ли он создать такой камень, который он не сможет поднять?». Это только семантика, но она, разумеется, имеет отношение к предмету. Грешная семья богов сменилась безгрешным, ненавидящим грех Богом. Что можно и что нельзя, знал человек и до христианства, и до Моисеева закона. Больше, чем всякая другая религия, христианство связало то, что нельзя перед Богом, с понятием «грех». Центральным стало для него понятие «первородный грех». Две главные темы христианства – первородный грех и его искупление.

Нового Бога отличали по меньшей мере два новых качества: всемогущество (оставим Ему это качество) и строгость . Оба качества внушали страх и уважение к их обладателю. До того ни один бог не требовал от человека подчинять свои дела и мысли нравственному закону в столь категорической форме. Всемогуществом необходимо было наделить нового Бога – как существо, способное покарать всякого, и как сотворителя мира. Греко-римским богам была не под силу такая задача – сотворение мира. Все они явились в уже сотворённый мир, как об этом повествует Гесиод. И занялись дележом благ, развратом, забавами, вой нами. Весело было в их соседстве их земным подданным! Своих богов они списали с себя.

Всемогущество или строгость вызывает большее уважение? Но разве возможна истинная строгость без всемогущества, и разве может по-настоящему впечатлить всемогущество, не сопровождаемое строгостью? Новый Бог явился, чтобы подчинить человека своей абсолютной воле. Греки и римляне были свободны в выборе, какого бога им любить и почитать. Их отношение к богам было в меньшей степени отношением подчинения, в большей – отношением добровольного почитания. Новый Бог лишил их привычного общения с их богами, которого они и не замечали даже, не подозревая о возможности иных богов, тем более о возможности единого, строгого и всемогущего Бога. С новым Богом явилась новая степень богопочитания. Переменить своё отношение к привычным богам из почти приятельского в отношение подчинения не было для человека простым делом. Но два понятия – «строгий Бог» и «грех» – уже сложились и определяли формирование сознания последующих поколений. Пиком этого развития была полная утрата человеком свободы выбора и свободы решений в деле почитания богов. Момент свободы и лёгкости ушёл из религиозности, из отношения человека к высшим силам мира, незаметно для него самого. Кто ещё в четвёртом веке, в момент институционального утверждения христианства помнил, каким было прежнее общение с богами? Новый, уже христианский Бог прямо предписывал, каким должно быть отношение к нему, и всё остальное тоже предписывалось им авторитарно, в приказном порядке. Новый Бог не был подвержен соблазнам и не был склонен к греху, как греко-римские боги; он был существом совершенным и от человека требовал того же. И человек привык – заставлен был привыкнуть – к новым канонам жизни и к новым формам богопочитания. Долго и постепенно происходил этот переход от свободы и разнообразия в религиозных привычках и обычаях к строгости и единообразию перед ликом единого Бога. Поменялась ли при этом сама жизнь? С уверенностью возможно лишь утверждать: поменялись идеалы и религиозные и моральные ориентиры.

Страшно наедине с таким Богом, которого не видишь, но знаешь, что он одним своим взглядом может испепелить мир. И Зевс был страшен, но только в гневе. И всегда возможно было прийти к его супруге Гере, нашептать ей свою просьбу на ухо и быть уверенным: она передаст дальше. Разве хуже это – знать, что над тобой живые боги, и их много, а живут они на Олимпе, чем знать, что над тобой единый неведомый Бог, беспрестанно гневающийся и неизвестно где обитающий? В чём тут состояло открытие, в чём был прогресс религиозной и нравственной мысли? Тем более что недостающих богов тут же придумали заново, хотя и наделили их меньшими полномочиями и поместили не в разряд богов, а несколько ниже – тут и серафимы, и херувимы, и многочисленное воинство ангелов и архангелов, и прочие многочисленные помощники нового владыки мира. Дионисию Ареопагиту так видится число ближайших окружающих Бога высших небесных сановников и помощников: