Джон Берк - Лев Спарты

– Я нарушил бы верность тебе, – спокойно ответил Артабан, – если бы не попытался поговорить с тобой в этот раз.

– Что ж, говори, только коротко. Почему ты выступаешь против этого похода?

– Я уже излагал мои соображения, мой господин. Греки – отважные воины…

– Они разобщены! – прорычал Ксеркс. – Двадцать мелких государств, вцепившихся в глотки друг другу!

Артабан печально покачал головой.

– Греки подобны дерущимся детям: ударь их мать, и они бросятся на ее защиту.

– Мы не собираемся бить их мать – мы покончим с нею одним ударом! Что еще?

– Реки Греции скоро пересохнут.

– Не так уж скоро. К тому времени наша кампания будет закончена.

– А мост, – настаивал Артабан. – Он уже был один раз разрушен штормом. Что будет, если шторм разыграется опять в тот момент, когда часть нашей армии будет находиться в Европе, а вторая часть все еще в Азии?

Ксеркс подавил желание отослать дядю прочь. На мгновение он задумался. Старик, конечно, унылый кретин, но иногда его замечания попадают в точку.

– Гидарн!

– Господин?

– Прикажи, чтобы воды Геллеспонта были сегодня выпороты еще раз.

– Будет выполнено, мой господин.

– И прикажи сковать их цепями. Я покажу этой грязной канаве, кто здесь хозяин.

Он уселся поудобнее на троне. Постороннее движение привлекло его внимание. Несколько обнаженных до пояса палачей волокли по грязи создание, которое прежде было человеком. Теперь он превратился в окровавленную массу со следами безжалостных пыток. Ксеркс с удовлетворением всмотрелся в брошенное к его ногам истерзанное тело.

– Это и есть тот самый греческий шпион, который пытался сосчитать моих воинов?

Главный палач утвердительно кивнул головой.

– Да, мой господин. Мне кажется – он нечувствителен к пыткам.

Пленник начал вставать на ноги. Его руки царапали пыльную землю, из пересохшей глотки вырывалось резкое дыхание. Когда он распрямился и поднял голову, кожа на его лице напомнила Ксерксу кусок грязного протухшего мяса. Два палача выждали еще мгновение, после чего обрушили на покачивающуюся фигуру жестокие удары кожаных плетей.

Но Агафон был спартанцем. Сквозь вспухшие губы он выдавил слова:

– Напрасный труд. Еще ни один спартанец не стоял ни перед кем на коленях.

Палачи изготовились продолжать удары, но тут Ксеркс поднял руку.

Те в замешательстве отступили.

– Подойди ближе, – произнес царь. Он с интересом рассматривал стоящий перед ним гордый обломок человека. – Это правда, что спартанцы – самые храбрые воины Греции?

– Тебе предоставится возможность убедиться в этом самому, – произнес Агафон.

Ксеркс рассмеялся.

– Человек, ты забавляешь меня. Неужели ты и в самом деле считаешь, что Греция сможет противостоять моей армии? Знаешь ли ты, что она выпивает досуха все реки, которые попадаются ей на пути?

– Измученную жаждой овцу легко прирезать.

Благодушие Ксеркса мгновенно сменилось яростью.

– Глупец! Как может горстка недисциплинированных недоумков сопротивляться миллионам, покорным воле своего господина?

Агафон стоял на своем.

– Тебе не дано этого понять, господин. Ты знаешь все о рабстве и ничего о свободе.

– Достаточно! – проревел Ксеркс. – Поглядим, как дерзость встретится со смертью.

Он хлопнул в ладоши. Натасканная свита легко угадала желание повелителя – во мгновение ока был принесен и установлен огромный перемазанный засохшей кровью чурбан. Поигрывая громадным топором на длинной рукояти, вперед выступил полуголый гигант-палач. Агафона подтащили к чурбану. Спустя секунду он был распростерт на нем лицом к ярко-синему небу. Ухмыляющиеся палачи держали его за руки и за ноги.

Ксеркс нагнулся к Гидарну и что-то прошептал ему на ухо. Сатрап передал приказание гиганту с топором. Секира взлетела в воздух, жестокий силуэт на фоне обжигающего неба. Наслаждаясь собственной работой, палач на секунду замер. Потом лезвие свистнуло вниз и впилось в дерево не более, чем в четверти дюйма от шеи Агафона.

Ксеркс улыбнулся. Заулыбалось и его окружение, ожидавшее со сжатыми губами и окоченевшими от ужаса пальцами расправы. Два палача грубо поставили грека на ноги и подтолкнули к трону.

Царь посмотрел на него с выражением, в котором сквозило нечто отдаленно напоминающее уважение. Впрочем, он был по-прежнему тверд и непреклонен в своем гневе.

– Я сохранил тебе жизнь, но не из жалости. Отправляйся в Коринф и расскажи собравшимся там грекам о том, что ты здесь увидел, о мощи, перед которой не смогли бы устоять и сами боги. Взгляни.