Альманах - Прометей № 1

Стиль ленинской речи, по-видимому, обладал теми же свойствами прямоты и простоты, что и его аргументы. Он не был великим оратором в том же смысле как Керенский и Троцкий. Все наблюдатели сходятся во мнении, что он доминировал над своей аудиторией благодаря интеллекту и силе своей личности. «Я вышел на улицу с таким чувством, будто меня ударили цепом по голове», – признался политический оппонент.

Ленин обходился без жестикуляции, ораторских приёмов и росчерков, заискивания перед аудиторией или обращений к ее эмоциям. Его слова «всегда напоминают мне холодный блеск железных стружек», писал М. Горький; Клара Цеткин отмечала, что «он кидал свои фразы, как неотёсанные глыбы». «Какой профессор потерян для мира!» – воскликнул великий историк М. Ковалевский. Все его речи сразу ложились в основу глубоких раздумий, и как только он высказывал свои соображения, он часто внезапно останавливался. В зрелые годы его уверенность в себе была высочайшей, потому что основывалась на глубоком анализе фактов, и он говорил с захватывающей дух настойчивостью и убежденностью, которые передавались всем слушателям. С нравственной точки зрения, оратор-чудодей Троцкий «мог противостоять Ленину не более чем блоха супротив слона», как заметил Брюс Локкарт.

Ленин обладал второй особенностью, символизирующей достижения революции в целом. Это черта, которая во время первого визита Мориса Бэринга в Россию больше всего поразила его как типичная черта обычного русского – человечность. Попытка свергнуть большевиков после революции, конечно, привела к жестокости; но революционный процесс упразднил царствие отчаяния и породил новый мир надежды. В 1918 году старик-крестьянин, протягивая свои истёртые и мозолистые руки группе школьников, говорил: «Дети, эти руки не умеют писать. Они не умеют писать, потому что единственное, чего от них хотел царь, – пахать. Но вы, дети новой России, можете научиться писать. Ах, если бы я мог снова стать ребёнком в новой России!»

Таковы новые веяния, повлиявшие на общественное мнение. Убийство и внезапная смерть, увы, достаточно известны в русской истории на протяжении веков. Горький, который в тяжёлые времена гражданской войны неоднократно вмешивался в ленинские дела от имени подозрительных интеллектуалов, никогда не встречал отказа, говорит о Ленине так: «В России, стране, где необходимость страдания проповедуется как универсальное средство “спасения души”, я не встречал, не знаю человека, который с такою глубиной и силой, как Ленин, чувствовал бы ненависть, отвращение и презрение к несчастиям, горю, страданию людей». Насладившись сонатой Бетховена, Ленин однажды признался Горькому: «…Часто слушать музыку не могу, действует на нервы, хочется милые глупости говорить и гладить по головкам людей, которые, живя в грязном аду, могут создавать такую красоту. А сегодня гладить по головке никого нельзя – руку откусят, и надобно бить по головкам, бить безжалостно, хотя мы, в идеале, против всякого насилия над людьми. Гм-м, – должность адски трудная».

Скульптору Клэр Шеридан он сказал, что её аллегорическая фигура Победы не в его вкусе, потому та излишне красива: а победа не такова. («Я не критикую вас, – деликатно добавил он. – Только, пожалуйста, не улучшайте меня». Как Кромвель, он хотел, чтобы у него были видны бородавки и всё такое.)

Ненависть к тирании и угнетению из-за их разрушающего воздействия как на угнетателей, так и на угнетённых – вот моральная сила, которая легла в основу ненависти Ленина к царизму, к любой системе экономической эксплуатации или национального порабощения. Однако в 1916 году он не забыл напомнить полякам и финнам, которые «законно ненавидят теперь великороссов за роль палача, которую они играют, что неразумно распространять эту ненависть на социалистических рабочих и на социалистическую Россию, что экономический расчёт, равно как инстинкт и сознание интернационализма и демократизма, требует скорейшего сближения и слияния всех наций в социалистическом обществе».

В сентябре 1919 года, когда Советская Россия ещё вела тяжелейшую войну, Ленин говорил с женщинами об их фактически придавленном положении, ибо в большинстве случаев ведение домашнего хозяйства – это «самый непроизводительный, самый дикий и самый тяжкий труд», и «этот труд чрезвычайно мелкий, не заключающий в себе ничего, что сколько-нибудь способствовало бы развитию женщины». Обращаясь к Кларе Цеткин, Ленин сердито говорил, что «мужчины спокойно смотрят, как женщины изнашиваются на мелкой работе, однообразной, изнуряющей и поглощающей время и силы, – работе в домашнем хозяйстве; на то, как их кругозор при этом сужается, ум тускнеет, биение сердца становится вялым, воля слабой…» Что послужило ему дополнительным доводом в пользу коллективности ведения сельского хозяйства, поскольку «мелкое крестьянское хозяйство означает индивидуальное домашнее хозяйство и прикрепление к нему женщины». А самих женщин он призывал взять на себя ведущую роль в создании общественных институтов, которые помогли бы им освободиться от тягот и стать свободными и равноправными гражданами.