Джон Биггинс - Австрийский моряк

— Герр коммандант, покорнейше прошу разрешить воспользоваться уборной.

— Вот как, Матасич? Это действительно так необходимо?

— Честь имею доложить, что да, герр коммандант. Думаю, это все вчерашняя зуппа ди песке. Этот рыбный супчик мне как-то не пошел.

— Ну хорошо, Матасич. Но постарайтесь не испортить воздух во всей лодке, и хорошенько накачайте прежде чем открыть клапан — мы ведь на пятнадцати метрах глубины.

Матасич спешит к туалету, я же возобновляю навигационные расчеты. Вскоре до меня доносится ритмичное «пш-пш» помпы, потом уши немного сдавливает вместе с падением давления. Только я протягиваю руку, чтобы выпустить немного сжатого воздуха из одного из баллонов, как мои барабанные перепонки втискиваются в череп мощным взрывом, а по всей длине лодки с визгом летят рикошетящие от бортов осколки. Сразу за этим начинается толкотня — это подвахтенные занимают места по боевому расписанию. Признаюсь, первой моей сумасшедшей идеей было то, что нас атаковали взрывным тралом — это такая мина, буксируемая на конце каната, представлявшая собой единственный эффективный способ достать субмарину в погруженном состоянии. Я кидаюсь к клапанам в намерении продуть все цистерны и всплыть, пока мы еще сохраняем какую-то плавучесть. Но потом я понимаю, что взрыв, при всей его мощи, не сопровождается ревом воды. Я, все еще полуоглохший, иду на корму. Легар и его помощники нервно пялятся из-за мотора на Матасича, который стоит со спущенными штанами, белым, как мел, лицом, с рукояткой от помпы в руке, и в ужасе глядит на зазубренные обломки чаши. Вышло так, что он слишком буквально воспринял мой совет покачать как следует, а его мускулистая рука довершила дело. По какой-то случайности никого не ранило осколками фаянса, даже Матасича, который находился совсем рядом с толчком. Зато частица содержимого последнего досталась, думаю, каждому из нас. После этого случая канализационная труба была замурована, и нашим единственным в подводном положении санитарным удобством стали два наполовину заполненных маслом ведра.

Стоит признать, взрыв унитаза стал самой большой опасностью, пережитой нами за май и июнь 1915 года. Сотни тысяч могли гибнуть на полях сражений от Фландрии до польских равнин, но у нас единственной боевой потерей стал электроквартирмейстер Ледерер, получивший колотую рану в стычке с одной молодой особой в прибрежном кафе в Спалато. Патрулирование следовало за патрулированием, но нашему взору представали все те же острова, то же спокойное синее море и те же самые рыбачьи шаланды с люггерной оснасткой, снующие по своим делам будто и нет никакой войны. Только дважды за эти девять недель нам довелось на краткий миг увидеть врага.

Первое из этих мимолетных столкновений имело место в середине мая, на второй день нашего патрулирования близ Шебенико. Мы шли на вест от Курцолы к островной крепости Лисса. Главная вершина острова, гора Гум, виднелась на горизонте, U-8 тащилась на восьми узлах. С берега дул резкий норд-ост, охвостье вчерашней боры, и волны тут и там пенились белыми барашками. Я был внизу, не на вахте, но занимался заполнением бесконечных формуляров, которые требуется вести капитану любого корабля императорского и королевского флота: увольнительные, выписки из госпиталя, рапорты об ущербе и прочее. От этой рутинной работы меня оторвал крик из люка рулевой рубки:

— Виден аэроплан, сто двадцать градусов слева по борту!

Уронив ручку, я вскарабкался по стальному трапу. В те дни никто особенно не забивал себе голову насчет авиации, ни своей, ни вражеской, но в насыщенной парами бензина и прогретой до 35 градусов по Цельсию атмосфере любые развлечения сгодятся. Бела Месарош угнездился на крыше рубки, а Григорович управлял лодкой со штурвальной площадки позади рубки. Мой старший офицер разглядывал далекий объект через бинокль. Я заметил, что это биплан, и что он летит в нашу сторону, но из-за слепящего солнца не мог в точности определить тип. Месарош опустил бинокль.

— Это один из наших — «Лонер», судя по виду.

Это действительно была двухместная летающая лодка «Лонер» летного отряда императорского и королевского военного флота. По мере ее приближения я различил нанесенные на нижнюю сторону длинных изломленных крыльев красные и белые полосы, и отблеск волн на днище тщательно лакированной гондолы из красного дерева. Машина описана над нами круг на высоте метров в двести, затем снизилась и пролетела мимо. Наблюдатель помахал нам рукой. Какой-то предмет отделился от аэроплана, за ним тянулся длинный хвост из оранжевых лент. Через пару минут канистра с посланием была ловко выужена из воды при помощи багра и доставлена мне. Я отвернул крышку алюминиевого тубуса и извлек бумагу. Она лежит сейчас передо мной, вклеенная в альбом — пожелтевшая за семьдесят лет, но в ней легко узнать страницу, вырванную из записной книжки морского сигнальщика. Нацарапанная карандашом надпись гласила: